Притом во время этих ежедневных встреч король наслаждался не только искусством певца, но и обществом задушевного друга, который и сам готов был слушать и понимать. Происшедшая с королем метаморфоза произвела в нем самые глубокие изменения: у него появился вкус к жизни, он стал обнаруживать что-то вроде веселости, подписывал все подносимые ему на подпись документы. Подписывал, не читая, но, по крайней мере, делалось ясно, что король в Испании все еще имеется. Фаринелли монарх доверял слепо, всецело полагаясь на его рассудительность, великодушие и тонкое дипломатическое чутье.
Певец буквально ни на шаг не отходил от Филиппа, изо всех сил стараясь побороть его меланхолию, хотя совершенно предупредить ее приступы, конечно, не мог, как не мог предупредить и припадки безумия. Между тем рецидивы случались все чаще, иногда король поднимался с постели лишь в два часа пополудни и только, чтобы поесть или половить рыбу, а иногда даже пытался сесть верхом на вытканную на гобелене лошадь.
Карло поддерживал отличные отношения с наследниками Филиппа: Фердинандом Шестым и Барбарой де Браганца ― самой любезной и любящей четой во всем королевстве.
Все вокруг говорили о неподкупности Фаринелли. Невозможно сосчитать, сколько раз пытались дать взятку человеку, ежедневно проводившему время с глазу на глаз с королевской семьей! Так, Людовик Пятнадцатый неоднократно предлагал ему через своих послов весьма значительные суммы за передачу информации, а несколько влиятельных сановников уговаривали его принять должность вице-короля Перу, опять же, с весьма значительным денежным вознаграждением. Все это было пустой тратой времени, ибо певец от души презирал любые почести, а особенно сопровождающиеся денежными выгодами: когда один испанский вельможа прислал ему в надежде на услугу ларец золота, он вернул подарок так поспешно, что даже не успел узнать, о какой услуге шла речь. Фаринелли жил в Испании не по своей воле и не для своего удовольствия, но услуги, оказываемые королевской семье, приносили ему больше радости, чем блестящая театральная карьера. Риккардо день и ночь корпел над своей оперой. Теперь он уже не мог жаловаться на то, что Карло отнимает у него все время.
Королевский театр в Лондоне меня не поразил: слишком много было здесь пафоса и чопорности. Артистов публика принимала совершенно не так, как это было в итальянских театрах, где любимцев вызывали традиционно по три раза и буквально топили в цветах, овации длились как минимум по полчаса. Здесь все было иначе, а по-другому и быть не могло. Те, кого я видела здесь, не стоили и десятой доли таланта Фаринелли. Но опера оставалась для меня глотком прошлой жизни, и не дышать этим воздухом я не могла. Благодаря тетушке Маргарет у меня была своя собственная ложа, которую мне не приходилось ни с кем делить.
Никогда мне не было так одиноко, как сейчас. Гораздо труднее, когда ты потерял, чем когда ты не имел ничего. Карло занимал все мои мысли. Я старалась забыться, но знала, что ничего не выйдет, потому что я не могла не думать о нем.
Мне пришлось заказать новый гардероб: здешний климат был просто ужасен: постоянные дожди навевали еще большую тоску. Все кутались в меха, носили длинные перчатки. После жаркой Италии и ее ласкового солнца, которое грело мои босые ноги, меня мучил холод, словно забирающийся под кожу. Никаких ярких цветов, которыми пестрели наряды южных красавиц: розовые, голубые, фисташковые, алые… Лишь черный и серый, изредка коричневый и темно-синий. Все как будто носили траур. Траур носила и я, это было глухое черное платье, накидка, отороченная мехом и любимая венецианская треуголка с черной вуалью. Как ни пыталась я скрыться и затеряться в этом обществе, все равно обо мне судачили, шептались, и я все это видела и за все время не нашла себе ни одной подруги, ни одного близкого мне человека.
