Балкон был также завален вещами, но в отличие от остальной квартиры, запах здесь не казался таким сильным. Кузнечик поставил меня на ноги. Одной рукой он по-прежнему держал пластиковую бутылку, а другой открывал окно. Свежий ветер с улицы ударил в лицо, напомнив о том, как пахнет реальный мир. Желание делать полки угасло само собой.
– О-о-о-о! – затрещал кузнечик, – Эт-то-не-тво-й-йа-и-ко-ко-на?
Я опустил голову и увидел фиолетовое художество Павлика. Божья матерь покорно лежала рядом с видеокассетой, на обложке которой разрисованный зеленой ручкой Кашпировский давал залу какую-то установку.
– Да. Это она, – подтвердил я и приложился к бутылке.
Сознание укутал мягкий светло-желтый туман.
***
Я лежал на своей кровати и смотрел, как ветер из форточки подергивает бумажную модель американского истребителя.
– Доброе утро.
Я медленно повернул голову. За столом, подложив руки под подбородок, сидела грустная жена.
– Доброе, – ответил я.
Лежать было неудобно. Возможно, из-за того, что вместо привычной одежды на мне было надето жесткое разноцветное пончо, похожее на вязаный половик. Впрочем, я не исключал возможности, что это и был половик.
– Заходил твой друг, – сказала супруга, – справлялся о твоем здоровье.
– Какой друг? – напрягся я.
– Тот, с которым вы учили пожарных.
– Учили пожарных?
– Ага, – жена встала из-за стола и подошла к окну, – ты пытался вырвать шланг у одного из них. Николай Семенович скакал рядом и кричал, что нужно лить на потолок. Жаль, конечно, старушку.
– Какую старушку? – спросил я, вспомнив накрытые простыней носилки.
– Тетю Клаву. Она пыталась спасти свои вещи, но успела вынести лишь несколько коробок, – супруга вытянула руку и отвесила щелбан самолету. Картонный Боинг слетел с крючка и приземлился где-то за столом.
Я присел на край кровати. Из-под пончо на пол выпал прозрачный пакет, на четверть заполненный чем-то похожим на пепел.
– А это что? – испуганно спросил я.
– Это… – супруга закусила верхнюю губу и стала разглядывать пакет, – …полагаю то, что осталось от иконы.
– От иконы… – повторил я шепотом.
Я вновь вспомнил фиолетовые усы и бороду, вспомнил, как на Богородицу, жалобно смотревшую на меня из металлического ведра, полились остатки светло-желтой, и как пламя за несколько минут уничтожило все краски, превратив их в один черный цвет.
– Вы позвонили батюшке, – сказала жена, – и спросили у него, что делать с испорченными иконами…
– А он сказал, что их нужно сжечь, – продолжил я, – и что пепел затем необходимо спустить в реку.
Я смотрел на пакет и пытался понять, успел ли я вытащить из иконы деньги или все они сейчас лежат прямо здесь у моих ног. А если все-таки успел, то где они?
– Ничего страшного, съездим в Ейск в следующем году, – попыталась утешить жена, – кстати, ты обещал научить меня готовить какой-то салат…
– Пражский, – тихо ответил я и поплелся в ванную. Едва я скинул с себя дурацкий половик, как в дверь позвонили.
– Это к тебе, – окликнула супруга.
Я вышел в прихожую, обмотавшись полотенцем. На пороге стоял Семеныч. Вместо приветствия он протянул мне перевязанную красной атласной лентой стопку рамок.
– Вот сосед, – сказал пенсионер, абсолютно не смущенный моим видом, – как и обещал. Отличное приобретение!
Я положил рамки на трельяж. Мне не нужно было в них заглядывать. Я прекрасно знал, что там находится. Десятки высушенных кузнечиков.
– Ну, что? – шмыгнул носом Семеныч и достал из-за спины бутылку с прозрачной жидкостью, – помянем Клавку?
