Тут ход моих мыслей прервал Сережа, который деловым тоном стал давать инструкции.
– Значит так! Перед лагерем стоит очередь: всякие там черные, желтые, но они нам не нужны. Я говорю, мы все проходим. К концу дня они всю эту кутерьму закончат и повезут вас в лагерь. Мы узнаем, где и какой, потом привезем туда шмотки. Вас будут из лагеря еще таскать в Швальбах, но это ерунда.
– А когда нужно делать заявление? – робко вылез я.
– Какое заявление? – он бросил в мою сторону непонимающий взгляд.
– Что я хочу убежища.
– Жене своей делай заявление! – теперь он смотрел на меня просто уничтожающе-насмешливо. – Ты с неба упал? Лагерь принимает несколько сот человек в день. Если они у каждого заявления выслушивать будут, то им еще придется сто человек в качестве слушателей нанять.
– Значит корреспондентов тоже не будет?
– Да! «Паша сдался на азюль!» – экстренный выпуск Си-эн-эн. Твое дело сидеть и не рыпаться. Когда пойдешь на большое интервью, адвокат придумает тебе версию. Там будешь заявлять!
– У меня есть. Сам придумал, – я огрызнулся.
– Лучше забудь прямо сейчас. После интервью тебе прейдет отказ, а ты в суд, оттуда опять отказ, а ты опять в суд, и так: кому первому надоест. Потом получаете паспорт.
Дальше до Швальбаха я молчал. Это был мой первый урок Германии. Фикция. И здесь они тоже лицемерят, как и везде. А, впрочем, какое мое дело? Пусть они хоть на голове ходят. Какое мое дело? Мне нужен паспорт, нужно остаться…
Как Сережа и предсказывал, в очередь мы становиться не стали, а пошли сразу к окошку и охранникам. Между нами завязался живой и увлекательный разговор. Сережа им что-то долго и упорно объяснял по-немецки, а я строил радостное и неглупое, по возможности, лицо, и поддакивал «да, да» на немецком, так как знал это слово в числе немногих других в этом языке. Через пять минут взаимных переговоров голос из окошка, обратившись ко мне, что-то сказал. Я, сориентировавшись на понятое слово «паспорт», со спокойностью кролика, которого волки уже зажали в угол, подал ему то, что считал в этот момент нашими паспортами. Это были обычные советские паспорта с пропиской. Сережа убедил, что заграничные мне еще понадобятся, а им хватит и внутреннего. Мнение служащего, в свою очередь, с мнением моего друга не совпало. Он взял документы кверх ногами и озадаченно на них посмотрел. Чтение кириллицы явно не было его хобби. Обращенный ко мне вопрос, я понял.
– Что это такое? – он продолжал смотреть на документ с небольшим отвращением или, скорее, недоверием.
– Это мой внутренний паспорт, – ответил я фразой, заранее в машине заготовленной.
Тут на помощь пришел не заменимый Сережа. После его короткого, но явно убедительного монололога служащий скривил гримасу и, бросив паспорта у себя в ящик, махнул рукой: проходи, мол. Ну мы и прошли.
Лагерь меня не поразил и не удивил. Сотни людей ворошились здесь, как пчелы в улье. Судьба или, скорее, собственное упрямство и глупость бросило их сюда, в этот котел, где и предстоит всем вариться.
– Негры, индийцы, вообще всякие черные не имеют никакого шанса остаться. Югославы получают иногда вид на жительство. Русские тоже, в основном, остаются, – пояснил Сережа. – А, главное, все это – большая компания неудачников. Те, кому дома хорошо, и все идет, сюда не приезжают.
– Да, ты прав. И я тому – наглядный пример.
Подошел обед, потом нас куда-то позвали. В кабинете сидели молодые девушки.
