Улыбаясь, из комнаты выглядывает брат:
– Бабуль, Даше, наверное, отдохнуть с дороги нужно. В следующий раз угостится! – Он быстро мне подмигивает, я стряхиваю дурное оцепенение и мигом пролетаю мимо бабки.
* * *
В комнате светятся только экран монитора да тусклый ночник над кроватью. В углах притаилась вязкая чернота, предметы отбрасывают в стороны недобрые тени. Я чувствую себя героиней хоррора. Не исключено, что кто-то из ненормальных родственников этой ночью меня придушит.
Мой брат-придурок, придерживая руку на ребрах, осторожно ложится на диван. Радушную улыбку с его лица как ветром сдуло.
Я, продолжая таращиться в сторону гостиной, выговариваю:
– Что за херня здесь творится? – Нервы окончательно сдали, меня колотит.
– Смотрю фильм. Если ты будешь другом и нажмешь на «пробел», можем посмотреть вместе.
– Я не об этом…
– Я понял. Если ты о бабке, то… я же говорил: она не в себе.
Братец-фрик, скривившись от боли, принимает сидячее положение и освобождает для меня место на диване. Я устало опускаюсь рядом с ним, озираюсь по сторонам, фокусируюсь на его лице с проступившим почти черным синяком на скуле.
– Как давно она такая?
Братец скорбно на меня смотрит, икает и вдруг начинает ржать, как идиот:
– Ты что, повелась?.. Бабка своим психическим здоровьем любому фору даст! Единственный ее бзик – разговаривать с той фоткой! А чай с пирожками она для нас принесла!
– Но на кухне…
– Она снимает слуховой аппарат, когда готовит, – бережет его от воздействия повышенной температуры и влажности.
Пара секунд уходит на осознание и принятие того факта, что этот придурок меня разыграл, а потом в груди, как волна, вскипает благородная ярость.
– Знаешь, у меня есть шокер. И заточка. Ночами я не сплю – брожу по дому. Просто подумала, что ты должен быть в курсе, – цежу сквозь зубы и смотрю на него в упор.
– Согласен, это было несмешно, я дебил. Прости! – Он улыбается, и все мои мысли вмиг улетучиваются.
Я ошибалась – его улыбка не похожа на мою, потому что она живая. К ней тянет. Она знакома мне и ошеломляет ворохом оживших воспоминаний о сказках, колыбельных песнях, родных теплых руках и сладких снах. Обо всем том, чего я не помню.
Ничего себе…
– За что тебя так разукрасили? – Я моргаю и прячу руки в карманы своего серого худи.
– Просто я слишком крутой для этого мира, – пожимает плечами мой брат.
– И тем не менее ты огреб?
– Провожал девушку. Подвалили четверо. Повозили мордой по асфальту, ну, знаешь, как это бывает…
– Знаю, не дура!
– Тогда будь добра, помоги инвалиду и нажми эту чертову кнопку.
* * *
Шея затекла и ноет, руку покалывают тысячи мелких иголок, в левый глаз нестерпимо назойливо светит солнце…
Накопившаяся за месяцы бессонных ночей усталость ушла.
Душа пребывает в давно забытом состоянии покоя, слышно, как звенит тишина.
Рядом со мной мерно дышит живое существо. И это существо – парень.
Моя щека припечатана к его плечу, ткань его футболки на этом месте мокрая – видимо, во сне у меня текли слюни.
Мозг резко возвращается в состояние бодрствования и разражается услышанными вчера от этого ангелоподобного существа матами.
Последнее, что я помню – мы сидим рядом на диване и смотрим какой-то адский треш про маньяка с бензопилой, и братец ржет.
А потом меня сваливает вселенская усталость.
Братец, откинувшись на подлокотник, до сих пор мирно спит, а на меня находит странное состояние: с азартом магазинного вора я разглядываю ссадины и след от удара на его гладком бледном моем лице.
