Лайфа, когда вырастет, станет отличным астрономом. Если им будет суждено пережить войну. Если они смогут позволить себе накупить ей книг по физике, математике и астрономии. И если сумеют убедить зачислить ее в академию, куда принимают одних только мужчин. А как мама собирается все это сделать, если Ревну вот-вот арестуют за использование Узора?
Когда мама протерла лицо Лайфы влажным полотенцем и переодела ее в ночную рубашечку, Ревна стащила форму, взяла к себе сестренку и легла. Вверх по ноге по-прежнему змеились полосы боли. Ее протезы ударились о стену с утомительным, пугающим грохотом. Она сосредоточилась на дыхании сестры, пытаясь попасть с ней в ритм по мере того, как оно становилось все размереннее.
Мама тоже обтерла лицо влажным полотенцем и скользнула в кровать по другую сторону от Лайфы. Обычно она спала наверху, в постели, которую делила с папой, пока его не забрали. Но сегодня она легла с дочерьми, придвинула к себе Лайфу поближе и погладила волосы Ревны на затылке.
– Что случилось? – спросила мама.
– По дороге на нас сбросили бомбы… – осторожным шепотом принялась рассказывать свою историю Ревна, давясь словами от стыда.
Какой же она оказалась трусихой! Ну почему она подумала сначала об Узоре и только потом о семье? Что с ними будет, когда ее объявят изменницей? Однако Ревна обязана была сказать правду. Если ее арестуют, мама должна знать за что.
После того, как они чудом остались живы, скаровец проводил ее до двери дома и поспешно ушел, на прощанье сказав:
– Никуда не отлучайся.
Ревна ничего не понимала. Может, он ждал, когда появятся остальные члены ее семьи, чтобы арестовать всех вместе?
– Бедная ты моя, – сказала мама, когда она закончила.
Они с папой ругали Ревну за попытки использовать Узор, настаивая, чтобы она училась обращаться с искрами, единственной законной в Союзе магией. Однако забыть Узор она не смогла и по-прежнему пользовалась им, когда никто не видел. Научилась скользить по его нитям над землей, а однажды даже взлетела до второго этажа, где спали мама с папой. Но Узор таил в себе угрозу, и из любви к Союзу она себя останавливала.
– Прости, – сказала Ревна.
Ей следовало держать себя в руках, особенно сейчас, после ареста папы. И не надо было продолжать упражняться с Узором, даже понемногу и втайне ото всех. Сейчас, вероятно, ее уже не было бы в живых, но маму по причине траура хотя бы отпустили бы с работы на пару дней.
– Когда закрыли бункер, я так испугалась, что ты…
Мама сильнее прижала ладонь к затылку Ревны.
– Ладно, все хорошо, – произнесла она, придвигаясь ближе.
Нет, все было совсем не хорошо, все было хуже некуда, и они обе это знали, но что еще она могла сказать?
– А миссис Ачкева все ныла по поводу своей собаки, которую ей запретили взять с собой в убежище. Будто у нас там хватит воздуха для всех божьих тварей на земле…
– Мама, – тихо предостерегла ее Ревна.
– Да знаю я, знаю, – сказала мама, слегка шлепнув ее по руке.
Раньше она была религиозной и каждую неделю ходила в храм. Теперь больше не молилась, но упоминала бога чаще, чем стоило хорошей гражданке Союза.
– Но тебя с нами не было, и не только тебя, а эту женщину беспокоил только ее несчастный пес…
Она вздохнула.
Из груди Ревны тоже вырвался вздох. Им было уютно лежать в постели втроем. Ей очень хотелось испытать облегчение от того, что им удалось пережить налет, но она в это до конца не верила.
