– Небеса! – закричала израненная, искромсанная душа лисички Марлен.
Она быстро побежала в комнату к Мире, своей доброй мудрой защитнице. А пока бежала, в мозгу никак не укладывалась очевидная истина: ведь это с этим мужчиной она ночь провела. Доган ведь не мог не знать, как дорога ей Мира,как они близки. Так зачем он это сделал? А может не знал?
Да как бы ни так, – зло подумала она. – Специально это сделал, чтобы побольнее ужалить.
Эффект, который земные люди за неимением другого обозначения называли влечением, выветрился, и лисица снова могла трезво мыслить. Отвращение накрыло с головой. Ненависть к Догану, ненависть к ящеррам, страх за любимую подругу.
Мира!Держись!
Когда гонщицу изгоняют – это конец. Она вольна уйти из Штольни в любой момент, её просто отпускают, вот только без браслета она становится беззащитна. Как только её кто-то узнает, на неё набросятся все ящерры, кому она попадется в поле зрения. Убьют, надругаются, изнасилуют, отомстят за то, что была недоступна, что жила роскошной жизнью, лучше, чем некоторые ящерры. Ведь откуда им знать…
У входа в комнату Миры собралась толпа: те, кто сострадал, кто сострадал показательно и те, кто открыто потешался над её горем.
Марлен начала протискиваться вперед – перед ней почему-то расступались. Она слышала крик[Кошечка 39] и, мольбы, а когда оказалась в комнате – увидела то, что навсегда изменило добрую наивную лисицу.
Их было трое – трое ящерров-терциев. Двое из них держали Миру за руки, но девушка отчаянно вырывалась. Она была женщиной, но она было гонщицей и умела за себя постоять. Мира билась в истерикеона кричала и звала на помощь, пока ящерры насильно волокли её из комнаты.
– Пустите! Не имеете права!
Марлен подбежала в ящеррам, попыталась защитить подругу. Один из них, не ожидавший нападения, рефлекторно, четким ударом рассек Марлен бровь. Мог и сильнее приложить, но, видимо, в последний момент вспомнил, что если одну из гонщиц изгоняют, это не значит, что к другим можно применять рукоприкладство. Нельзя… пока.
Терций всего лишь был удивлен, ведь Марлен была первой, кто встал на защиту другой гонщицы, и ящерры не знали, как реагировать. Марлен, превозмогая боль, поднялась.
– Нет, не трогайте её! – кричала отчаянная лисица. – Не смейте!
Мира тоже была в истерике – она не плакала, но в глазах её плескался такой ужас, что Марлен была готова сражаться насмерть – лишь бы Мируоставили в покое. Впервые ей доводилось видеть её старшую, во всем более ловкую и опытную подругу, в состоянии животногостраха.
Лисица снова бросилась на ящерра, но в последний момент её остановил тот, другой, что всё это время стоял в стороне.
И тогда лисицу будто огнемопалили!
Марлен его узнала – то был тот терций, у которого Марлен когда-то украла оружие. Тот, которого величали родственником Догана Рагарры.
Она бы удивилась – как тесен мир, но в тот момент ей было не до удивления. Лишь страх за любимую подругу руководил всеми её действиями.
Она вцепилась в него руками, и он ей это позволил: не вырывался, когда её цепкие пальцы ощупывали его камзол, прикасались к твердим нашивкам на ткани.
– Я вас прошу… не трогайте её, – истерично шептала Марлен, заглядывая в глаза терцию, которого когда-то (в другой жизни) так сильно оскорбила. – Мира ни в чем не виновата. Моя Мира…
Он её рассматривал, и в другое время (может быть, до встречи с Доганом) Марлен бы даже польстилась на этот взгляд, попыталась на нем сыграть, но знакомство с главным судьей города напрочь выбило из лисицы умение распознавать мужской интерес. Да и ситуация, при которой они свиделись во второй раз, не способствовала зарождению нормальных человеческих отношений. А потому-то не увидела лиса того, что лежало на поверхности.
