Мы служили на флоте - страница 21

– Вчера ко мне приезжали из Беларуси родители…

– И ты вместе с батей вмазал, – продолжил за меня мою речь врач.

– Откуда он всё знает? – подумал я.

– Ну, ты и наглец! – всё также, находясь в хорошем настроении, произнёс хирург.

– Никак нет! Стечение обстоятельств, – продолжил я и принял строевую стойку.

– Я тебе дам стечение обстоятельств, алкаш начинающий! Свободен. Я подумаю, что с тобой делать.

Тучи над моей головой развеялись. Хирург не стал меня выгонять из госпиталя, и для постоянно присмотра за мной – меня из коридора торжественно переместил в палату. Лучше бы он этого не делал.

Палата была большая. Восемь коек-мест. Одна проблема – всё больные представители Советской сухопутной Армии, и почему-то большинство стройбатовцы (строительный батальон). Травмы у них были специфические. Трое с переломанными челюстями. Для меня осталось тайной, как нужно упасть на стройке, чтобы сломать челюсть. Четвёртый с травмой головы. С его слов, поймал кирпич на голову. Пятый лежал с травмой ноги, но носился по госпиталю на костылях быстрее прогулочного катера по Финскому заливу. Когда решали, кто пойдет в самоход за «чернилом» – вызвался первым. Шестой – с гипсом на руке. Седьмой был кинологом караульной службы, и травма у него была служебная. Не зря моя бабушка говорила, что собаке верить нельзя. Его жалел весь госпиталь.

Он единственный, кто лежал и рвался побыстрей возвратиться в часть и посмотреть в глаза тому псу, который отправил его на больничную койку, укусив его за мужское достоинство. Горемыке кинологу на службе достался настоящий массивный «кавказец». Псы этой породы отличаются исключительным норовом и огромной пастью. Во время тренировки этой псине что-то не понравилось, и она со всей дури тяпнула бедного солдата кинолога за ту часть тела, по которой мужчину в половом плане отличают от женщины. Сам детородный орган не пострадал, а вот колокольчикам досталось. Псина, видно, была не своевременно привита, или утром зубы не чистила, так как яички опухли и были по размеру средними между мячом для игры в американский футбол и узбекской дыней. Его колокольчики в армейские трусы не вмещались, а штаны от больничной пижамы с трудом их закрывали. Бедолага с трудом передвигался. Однажды, на перевязке медсестра, возраст которой был близок ко второй молодости, и которая видела в этой жизни практически всё, первый раз увидев его достоинства, – не удержалась и воскликнула: «А ни фига себе!»

Вот в эту палату положили меня, единственного моряка. Не важно, что я море ещё не видел, но раз носил тельняшку – значит моряк.

На меня сразу наехали, чтобы прописывался в палате. Несколько дней я героически отбивался. Но однажды они меня так достали, что я дал деньги, лишь бы отстали. Гонцами за алкоголем вызвались быть одноногий и однорукий. Они возвратились с несколькими бутылками заветного 0.7 л вина «Агдам» и двумя пачками не первой свежести пряников. На что один из троицы переломанных челюстей весьма обоснованно через полуоткрытый рот, в который подавали только пищу, не требующую пережевывания, типа редкой каши и жидкого супа, с сарказмом процедил: «Грецких орехов на закуску, суки, принести не могли?» Эта троица закусывать отказалась, а вот от своей доли живительной влаги – нет. Пили наравне со всеми, не пропуская стакана. Я отбивался как крейсер «Варяг» до последнего, но был вынужден капитулировать перед весомыми аргументами, которые заядлые пройдохи используют, чтобы заставить выпить колеблющего: «Кто не пьет – тот не с нами. Значит стукач. Сегодня не пьешь – завтра Родину предашь!» А как же не выпить за щит Отечества, единое целое, союз Советской Армии и Военно-морского Флота?