– Я тоже, – сказал Рома в ответ чувствам Юли. – Не знаю, как с этим жить.
Юля громко всхлипнула, а затем произнесла так, чтобы услышал один Рома, больше никому она не могла доверить это:
– А я не хочу…
Рома крепче сжал девушку. Он не знал, что сказать, кроме: «Я тоже». Это была бы чистая правда, но он молчал. Не хотел, не был готов. Не сейчас. Сейчас все внимание должно было достаться боли, что наполняла Юлю. Боль Ромы никуда не денется. Она с ним навсегда. Он еще найдет время выплеснуть ее.
Через несколько минут, успокоившись, Юля и Рома поднялись. Он помог отряхнуться Юле. Та стояла как в анабиозе: признаки жизни сохранялись, при этом взгляд говорил о том, что девушка была где-то далеко, там, где нет ни чувств, ни войны. Рома обхватил Юлю за талию, девушка положила руку ему на плечо и захромала. Боли не было. Не теперь. Теперь Юле казалось, что нет ни ноги, ни протеза.
Когда они вышли к асфальтированной дороге, шум проезжавших машин вернул Юлю в реальность. Она наступала на обе ноги, переваливалась и с трудом удерживала равновесие, но шла и с каждым шагом все увереннее. Рома предложил выпить. На такие предложения не отвечают: «Я подумаю». Мысли только и крутились вокруг выпивки и того, как можно убежать от самих себя.
Они взяли по банке пива и опустошили их, не отходя от магазинчика, что был рядом с железнодорожной станцией «Шувалово». Старый вокзал из красного кирпича давно не функционировал и служил скорее декорацией, где время от времени, в прошлой жизни, снимали фильмы. Жизнь здесь и вправду существовала лишь на экранах.
Во второй раз Юля и Рома решили не мелочиться, взяли крепкую полторашку, теплую, горькую. Вернувшись к дороге, они пошли на третье озеро. По сравнению со вторым, где были широкие берега, являющиеся частью пляжа, на третьем, или Большом, Суздальском озере вдоль правого берега шла узкая тропинка, где с трудом могли разойтись двое. Берега зарастали тростником, в котором притаивались старые рыбаки, пытавшиеся выудить какого-нибудь малька из любой лужи, какая попадалась им на глаза.
Найдя укромное место, Юля и Рома уселись на берегу. Сделав по несколько глотков и выкурив по паре сигарет, они почувствовали тягу к разговору.
– Как мать? – спросил Рома.
– Ничего. Пытается быть нормальной, – ответила Юля.
– Что она делала во время войны?
– Какое-то время была няней в детском саду, потом потребовались люди на завод, шить одежду, она перешла туда.
Рома улыбнулся уголком слегка опьяневшего рта. «Вот бы нам так – думал он: – Захотел – перевелся в другое место».
Юля не стала больше скрываться:
– А твоя… – сказала она и посмотрела на Рому, чтобы тот продолжил сам.
– Почти сразу, как я вернулся, – начал Рома. – Я приехал домой поздно, было уже темно. Думал, зайду, разбужу ее. В кармане ладони потеют, теребят чертов ключ от двери. Захожу – никого. На столе записка: сынок, меня забрали в больницу. Дата. Адрес, – Рома закурил, прерывая речь. – Ну, я сразу туда. Она только после реанимации. Сказали, что пустят утром, на несколько минут. Я спал в коридоре. Утром увиделся с ней и все. На следующий день ушла.
Юля смотрела, как шесть, семь, нет, восемь утят плывут за матерью. Один заплыл в камыши, застрял. Пищит, и мать приплывает за ним. Раздвинула траву сильным телом и выпустила утенка.
Животный мир казался Юле простым: либо выжил, либо нет. Сегодня утенок выплыл из камышей, завтра – его схватит какой-нибудь коршун и унесет в гнездо, где заклюет, оставив не успевший опериться пух. Будет ли переживать мама-утка? Кто знает. В первую очередь, она будет переживать за оставшихся детенышей, пытаясь уберечь их от напастей. К осени они должны окрепнуть, чтобы осилить перелет в теплые страны. Следующим летом все повторится по кругу.
