– Рогоносец вы несчастный! Да вы просто в людях не разбираетесь. Ладно, каких еще пару диванов вы имели в виду?
– Об одном я вам уже сообщил. Что касается второго… Не проболтаетесь?
– Нет. Я что, похож на болтуна? – в голосе Алексея заплескалась глубокая обида.
– Как вам сказать… Молчуном вас назвать – язык не поворачивается. Впрочем, сейчас это неважно. А с какой стати я должен выдавать вам свой самый большой секрет?
– У меня такое впечатление, что вам очень хочется выдать свой секрет. Видимо, больше не с кем поделиться.
Оранж отчего-то на минуту перестал быть клоуном. Горяев подхватил его нелукавую интонацию (нет, судя по всему, диалог вел все же Алексей Юрьевич):
– Ну, что ж, вы, пожалуй, в чем-то правы… Я люблю дочь моего друга. Вот так, господин бомж. Вот почему я снимал квартиру в вашем паршивом обгорелом доме. Не исключено, что именно моя тахта и оказалась тем злополучным детонатором…
– Эге, писатель, – Оранж приободрился. – В вас начинает проступать что-то глубоко человеческое. Сугубо человеческое, я бы сказал. Сколько вам лет?
– Сорок пять.
– А дочери друга, я полагаю, несколько меньше?
– Двадцать один.
– Губа не дура. Женаты, я полагаю? И детей, наверно, двое?
– Двое. Девочка и мальчик.
– И сколько вашей дочери?
– Двадцать два.
– Фью-ю-ю! Без комментариев.
Комментарий Оранжа был, в общем-то, обидной, хотя и талантливой, импровизацией. Но Горяев сейчас дорожил нотой простоты:
– Из-за этого я и ушел от жены. Пока мы не разведены. Что делать – ума не приложу. А врать надоело.
– Я вас видел вместе с этой девочкой, с дочерью лучшего друга, я имею в виду.
– Ее зовут Ирина, – со вздохом ответил Горяев.
– Ей идет короткая юбка. Но, по-моему, вы затеяли смертельную игру. Это пострашнее пожара будет.
– Пожар – это мелочи жизни. Укус комара.
– А как же Катерина? – перешел на шепот Оранж.
– Раз в неделю – разве это серьезно? Да и то от отчаяния, – в тон ему возразил Горяев.
– Понимаю.
– Не знаю, зачем я это вам рассказал.
– А я вам скажу, зачем, – Оранж энергично расхаживал по палате. – Вы просто учуяли во мне родственную натуру. Да-да, не отпирайтесь. Ну, что ж, примите исповедь мою. У меня практически те же проблемы. Только я не женат, разведен, но не очень устроен в жизни. Перебиваюсь случайными заработками. А это чистое существо мне всю душу перевернуло. Просто… пожар какой-то, напалм. Горю синим пламенем, то ли адским, то ли райским. Ведь я жену оставил с двухлетним сыном, которого мы ждали десять лет… Записывайте мою историю, что вы рот разинули. Вставите в роман. Гонорар поделим пополам.
Уже непонятно было, кто из них клоун серьезный, а кто не очень.
– Да, вы тоже влипли не на шутку.
И, понизив голос, Горяев добавил:
– А как же Тонька?
– От отчаяния, разумеется. Зачем задавать лишние вопросы?
– Понимаю. А как ее зовут?
– Кого?
– Ну, эту… вашу… юную подругу.
– У нее чудесное имя. Знаете, такое свежее, незатасканное. Как-то удивительно приспособленное для моих губ. Ее зовут… Нет, сначала я опишу ее фигуру. Нет, обрисую. Вот, вот и вот, представляете? Какая прелесть! Кстати, ей тоже двадцать два года. У вашей дочери хорошая фигура? – Оранж был не просто в ударе; глаза его блистали, движения были патетичными.
– Еще бы! – Горяев невольно переходил на восклицания.
– Ну, разумеется. Нашел у кого спросить… – ядовито осадил Леонида Сергеевича Алексей Юрьевич, оскорбленный в лучших чувствах. – Там такое чудо точёное! Слоновая кость! Африканская статуэтка!
