К моему приходу читательский кружок уже расходился, а две моих дамы, прикупив в магазинном буфете кофе, расположились с бумажными стаканчиками на бетонной скамье снаружи. Так у них, видно, было заведено. А напитки, как известно, располагают к неторопливости.
Я стоял через дорогу, в затенении церковной стены, и получается, тоже не спешил. Ждал их.
Уже прояснилось, что той ночью в дом Кэтрин Уоррен никто физически не проникал, помимо тех, кому это положено.
Кристина тогда пробовала ей отзвониться, но натыкалась на голосовую почту. Сообщение Кэтрин поступило около девяти вечера, а обнаружили мы его лишь в четвертом часу утра. Когда я утром открыл глаза, Кристина – вот это да! – уже не спала и была на ногах. Правда, ее ранним звонком подняла Кэтрин, которая с извинением и шуточками еще раз доложила о происшедшем. Причиной паники у нее послужило то, что в офисном уголке их дома кто-то шарился. Но позже все разъяснилось. Ее муж, заскочив домой по дороге на деловой ужин, получил звонок насчет того, что ему с утра надо срочно лететь на переговоры в лондонский офис, первым же бог знает каким рейсом из аэропорта Кеннеди (вот вам издержки деловой жизни: при работе в пиццерии вам на такие подвиги идти не приходится!). Он взялся искать паспорт – Кэтрин сунула его куда-то не в то место, где он лежал обычно, – и за собой не прибрался. Кто-то бы на это даже внимания не обратил, но, как видно, миссис Уоррен держала дом в строгости и от ее взгляда не укрывалась ни одна мелочь.
В общем, отбой тревоги.
После этого звонка Кристина слегка стушевалась: чувствовалось, что ей неловко за свою подругу. По логике, мне ничего не мешало разворчаться на предмет того, что, мол, ей мешало позвонить тебе еще раз и сказать, что все в порядке? Но я промолчал, а вместо этого задумался насчет Кэтрин более серьезно. Моя бывшая жена Кэрол, помнится, легко приходила в состояние тревожности еще до того, как действительно происходило что-то скверное – скажем, смерть нашего старшего сына Скотта. Из опыта мне известно, что тревожность – грандиозная сила, по сути своей не менее пагубная, чем одержимость. Казалось бы, что в этом такого: ну тревожится человек из-за какого-то там пустяка. Делов-то! Не проще ли заняться решением реальных проблем?
А вот и нет. Реальные проблемы улаживать как раз легче. У них реальные пути решения. Встревоженность же превращает мир в запутанный неразрешимый кризис, где каждое сомнение становится крысой, пожирающей свой собственный хвост. Все равно что угодить в ловушку среди темной чащобы, где мнится, как незримые голодные звери все тесней сближаются вокруг тебя.
Уверенная, со светским лоском женщина, что я повстречал за столиком кафе на Гринвич-авеню, вовсе не имела вид человека на грани срыва, но это могло означать и то, что проблема укрыта несколько глубже обычного либо что имеет место нечто – то самое два плюс два, которое в сумме дает двадцать два. Мне бы, признаться, до всего этого и дела не было, если б только женщина, которую я люблю, со всей очевидностью не тянулась бы к этому человеку как к другу, и это притом что Кристина в целом предпочитала обходиться по жизни без друзей. Я и сам не из тех, кто за стадный образ жизни, но в сравнении с ней я просто-таки умираю без возможности побыть в компании. Чувствовалось, что в литературном кружке мою подругу удерживает лишь присутствие Кэтрин. Если та перестанет его посещать, то перестанет и Кристина.
