Маринка задумалась. Она давно хотела детей, уже привыкла на каждый Новый год загадывать желание: Господи, ну подбрось мне ребеночка в пузо. А тут старец… ручей… Ну что ж, сказала она, попросим, и поперлась по жаре в этот монастырь.
В монастыре было красиво. Цветы цвели даже на стенах. Интеллигентные монахи пололи грядки и ремонтировали дорожку, выкладывая ее цветным камнем. Тут же тек и ручей, мелкий, с цветочными клумбами по берегам; выяснилось, впрочем, что пить из него просто так нельзя – нужно приобрести билет и получить старцево благословение. Очередь к старцу стояла преогромная, о нескольких хвостах. Пока муж стоял за благословением, Маринка решила сфотографировать собор новым цифровым фотоаппаратом. Сфокусироваться никак не получалось: то солнце не там, то собор не вмещается в кадр; Маринка отошла назад, потом в сторону, потом еще в сторону, потом еще на шаг назад… покачнулась и вступилась прямо в клумбу, а оттуда – недалека дорожка – плюхнулась прямо в ручей вместе с фотоаппаратом.
– Черт побери! – сказала Маринка громко-громко, на весь монастырь.
Экскурсанты засмеялись, монах, пропалывавший грядку, укоризненно покачал головой, а муж сбежал из очереди и помог Маринке выбраться на берег. Благословение они все-таки получили, так что Маринке удалось еще раз хлебнуть из ручья, уже на законных основаниях.
Приехав из отпуска, Маринка обнаружила, что беременна. Через девять месяцев родилась девочка. Еще через год была зачата двойня.
Муж сказал:
– Видимо, наш официальный запрос долго обрабатывался там, на небесах. А твоя первая твоя молитва, которую ты бессознательно произнесла, когда упала, быстрее дошла.
– Но я же чертыхалась! – возразила Маринка.
– Господу виднее, – сказал муж.
Марина тенью замирает у стены. Все тяжелее давит внутри, незримо мигает на животе зеленая стрелочка «вниз». Живот стал твердым комком, его туго сводит, подпирает. Восемь стеклянных, пыльных, желтых ламп склеиваются в хоровод.
– Ох, – слышит она, – ох, охх…
В дверях соседней родилки стоит старуха. Нет, настоящая старуха, без преувеличения. Древняя, как век. И беременная. Она держится руками за живот и, не мигая, смотрит на Марину.
– Охх, как мне страшно-то, доченька, – шамкает она, глядя на нее слезящимися глазами. – Зачем я на это пошла? Месяшное не приходило, пятый месяц… аборт не делают на пятом месяце.
– Все будет хорошо, – говорит Марина.
– Ох, ничего-то не будет хорошо, – машет рукой старуха. И опять: – Охх… Охх…
Страх овладевает Мариной. Начинается белая ночь. Студенты куда-то делись, коридор родилки почти пуст. Схватки то становятся больнее, то вновь затухают.
Приходит Верник.
– Так, милая Марина Игоревна. По глазам вижу, что ты…
– Эпидуралочку бы.
– Да пошла ты. Какая еще эпидуралочка! Ложись. Так. Вирсавия, сейчас будем прокалывать плодный пузырь.
– Оба или один?
– Только один, – Верник показывает один палец.
– Пальцем? – Марина приподнимает брови в гримасе ужаса.
– Спицей! – укоризненно смотрит на нее Верник и качает головой, мол, неприличное спросила. – Вот этой спицей. Главное, ты не бойся. И не ори ты, главное. Орать ты будешь на потугах.
– Как меня зовут? – спрашивает Вирсавия.
– Вирсавия…
– Хорошо, – одобряет Вирсавия. – Да всем бы так рожать, как ты.
– Правда?
– Правда.
– Принесу тебе мячик, – говорит Верник. – На мячике порожаешь. Схватки сначала будут сильнее, а потом станут менее болезненными.
