Вдруг резко возросло число убийств и стычек. По всей округе растеклась ненависть к красным драгунам, подобно тому как растекается на тысячу ручейков ключ, бьющий на поле среди травы. Все началось с того, что на перекрестке Трех Филинов обнаружили четверых повешенных драгунов с табличками на груди: «Поджигатель», «Грабитель», «Голод», «Разорение». Их товарищи не посмели снять тела, потому что место находилось возле леса, в котором, как стало известно, прятались шайки протестантов. Зловещие ярко-красные призраки долго висели, медленно раскачиваясь и напоминая прохожим о тех угрозах, которые они несут провинции: пожары, разграбление, голод и разорение… Густая летняя листва служила им изумрудным храмом, роскошной часовней, в которой они казались еще более мертвыми и отвратительными.
Монтадур, брызгая от ярости слюной, хотел нанести сокрушительный удар. Чтобы вырвать сведения о логове семейства Ла Мориньер, он подверг пытке одного протестанта и повел в лес самых смелых солдат. Несколько часов блужданий в полумраке и мертвой тишине леса, среди непроходимых зарослей и огромных стволов деревьев, с которых свисали корявые переплетающиеся ветви, а предательские корни ежеминутно расставляли ловушки, подорвали их решительность. Крик внезапно проснувшейся совы завершил поражение.
– Капитан, это их сигнал. Они там, на деревьях. Сейчас они на нас посыплются с ветвей…
Драгуны беспорядочно бросились назад в поисках прогалины, видимого над головой неба и торной дороги. Они забрели в молодую поросль, заблудились, и когда в сумерках вышли наконец на опушку леса и увидели обработанные поля, то пришли в такое возбуждение, что многие упали на колени и пообещали поставить свечу на ближайшем алтаре Богородицы.
Но даже если бы они добрались до цели, то все равно вернулись бы с пустыми руками. Главаря гугенотов заранее предупредили.
Монтадуру и в голову не могло прийти, что между его неудачами и неожиданно возникшей любезностью пленницы существует какая-то связь. Она, всегда такая высокомерная и почти затворница, теперь сама заговаривала с ним, а он даже осмелился пригласить ее к «своему» столу. Он решил, что она заскучала и что наконец принесли плоды его собственные хорошо известные чары и проявленное им галантное обхождение. Он удвоил предупредительность. Этих знатных дамочек не возьмешь драгунским наскоком. Придется потрудиться. Монтадур почувствовал прелесть в медленном завоевании и уже ощущал себя поэтом. Если бы не эти проклятые гугеноты-безбожники, отравляющие такое приятное существование! Он написал господину де Марийяку, требуя подкрепления. Он не может одновременно нести охрану маркизы дю Плесси-Бельер и заниматься делом обращения еретиков, с каждым днем принимавшим все больший размах. Ему прислали второй отряд, который должен был расквартироваться в районе Сен-Мексан. Их командир, лейтенант де Ронс, прислал сообщение, что в настоящее время не может занять вышеназванные квартиры, ибо вооруженные гугеноты заняли старый замок, перекрывающий дорогу и реку Севр. Надо ли его отбивать?
Монтадур опять выругался. Что прикажете думать? Что протестанты уже не согласны, чтобы их притесняли? Этот Ронс ничего не понимает. Достаточно Монтадуру только появиться…
