Оля хотела угаснуть стремительно, быстро, в секунду. В двадцать шесть не вышло, и она смеялась, что ничего не успевает. И действительно в итоге не успела. Выучить языки, проскакать галопом и родить двух дочерей.
Была совершенно влюблена и, памятуя прекрасную историю гениальности и страсти, чуть не написала отцу: «Вышли сто. Венчаюсь». Романтичный жест-плагиат. Повторение завязки печальной истории обычной газетной секретарши двадцати двух лет по имени Зина22, в будущем знаменитой на всю Москву актрисы. Кстати, тоже знавшей латынь. Тоже родившей двоих детей. И жестоко убитой огромным ножом. Для потомков навсегда оставшейся за спинами двух великих мужей – поэта23 и режиссера24. Об одном из них – о Есенине – хотела написать мемуары. Тоже не пришлось. Не успела. Или не дали.
Кэт сидела на узком длинном балконе, а перед глазами мерцали бликами отсветы желтых фонарей, отражающихся в застывших зрачках, разлитая по асфальту вязким приторным вареньем кровь. Видение не давало покоя, леденило с новой силой. Белоснежный туман окутывал все и, рассеиваясь, оставлял ей темный подъезд. Она поднимаясь по уходящей во мглу лестнице дома в Брюсовом переулке. И видела человека в черном. В его руке блестело лезвие ножа. Он собирался звонить в дверь одиннадцатой квартиры. Оглядывался, видел Кэт, и она бежала вниз, перепрыгивая ступеньки. Озноб каплями ледяного пота стекал по спине, ступеньки подпрыгивали, ускользали из-под ног, перила гнулись как мармеладные конфеты. Кэт падала, вжималась щекой в стену, пытаясь встать. Лестница была пуста. Она мчалась обратно, наверх, на второй этаж, врывалась в приоткрытую дверь. Осколки стекла, кровь, разбросанные вещи. Шесть шагов. Гостиная. Зинаида Райх, навзничь упавшая на пол. Затхлый запах, духота, склеп. Жар и мороз одновременно.
Мир переворачивался. Прошлое и будущее переплеталось, корнями цепляясь друг за друга. На их стыке должно было проглядывать настоящее, но Кэт ощущала только пустоту. Молочное марево. Светлую ткань, как лен, состоящую из неразрывных нитей. Быстрые, рассекающие пространство искры. Это нож в чьей-то невидимой руке полосовал прочное полотно и из него сочились легкомысленные красные ленты. Атласные струи падали вниз, превращаясь в алое море. Прошлое и будущее расползалось и вспыхивало черными дырами, кровавые матерчатые полосы уходили в землю. Она видела молнии и всполохи. Семнадцать ножевых ранений, нанесенных Райх, рушили весь мир. Что-то ломалось, трещало и разрывалось. Телеграмма «Вышли сто. Венчаюсь» висела в воздухе, перевязанная красной лентой. Сергей Есенин и Борис Рыжий стояли спиной и плели, каждый себе, смертельное колье. Кэт пыталась выхватить у них веревки, но, длинные и юркие, они превращались в змей. Шипели и не давались в руки. Тонкие, как ужи и длинные, как анаконды, скользкие гады обвивали ее, и она больше ничего не могла сделать. Обездвиженная, обезображенная, немая.
Глава вторая
Подозреваемый
Больше двадцати пропущенных. Половина из них – с какого-то незнакомого номера. Можно было догадаться, что звонил вчерашний приятель, с которым она попрощалась перед тем, как пришла на Страстной. Точнее, не попрощалась.
По пути домой удалила из соцсетей все фотографии, на которых она в синей спортивной худи с броской белой надписью. Дома – отправила джинсы в стиральную машину, а худи и кроссовки – в мусорный бак. Не поленилась пройти три квартала и бросить в помойку подальше от дома.
