Мысль Гира - страница 37

– А сколько же умертвий из леса выскочило? – уточнил Гир, вновь направляя Седьку на борозду прежней мысли.

Гир не мог дать себе отчета о том, было ли сейчас горбатому Седьке дело до умерших в тот день людей. Отравила ли бесконечная выпивка, оставившая след на лице, душу? Да и вовсе, были переживания Седьки чем-то естественными или же осталась лишь напускная эмоциональная пелена, которой каждый пьяница окружает себя, как коконом? Он вновь сомневался, но слушал внимательно.

– Сколько? – ослабевшим то ли от выпитого, то ли от тяжести воспоминаний голосом, переспросил сидящий напротив. – Дак штук шесть, может, семь, я уж этого точно не скажу. Я опосля думал и понял, что было тварей больше, нежели людей, ибо помню, что все мои работнички слегли, и на каждом по умертвию было. Грызут их, когтями и хвостом держат тела, а те еще трепещут некоторые, точно мотыльки, которых ненароком в ладонь поймаешь и крылья переломишь, а те еще лететь пытаются. Я ведь тогда впервые и увидел смерть перед собой. Почему смерть, спросите? Да потому, что кровососы ничем иным, нежели смертью, и не являются.

– Истинная правда, – пробурчал Ули, кивая головой, – умертвия – бич наш! Меж нами и смертью лишь Ишка!

– Иной раз мысль умную и ты сказать способен, – не забыв о недавно нанесенном оскорблении своей не самой прямой спине, все же согласился Седька, – и не только в день Ишки почитать нам нужно спасителя нашего, а каждый день! Я теперь каждое утро благодарности Ишке проговариваю, ведь это он меня тогда спас в тот день дождливый. Давайте же и сейчас ему воздадим!

С этими словами Седька допил пиво, сложил обе ладони на сердце и, закрыв глаза, начал тихо и неразборчиво что-то бормотать себе под нос.

– А ну как же он тебя спас? – нетерпеливо, потянув Седьку за грязный рукав рубахи, спросил Гир, явно не желающий сейчас воздавать благодарности. – Расскажи если помнишь.

– Если помню!? – открыл глаза Седька так широко, что казалось, они и вывалиться могут. – Как не помнить-то? Чудо тогда произошло! – воскликнул Седька так, словно желал, чтобы каждый, находящийся рядом, услышал о святости произошедшего и вместе с тем возвысил в этой святости и самого его, пусть и пьяницу, но пьяницу, которого Ишка избрал и спас!

Впрочем, окружающие уже привыкли к подобным выходкам и потому едва повели головами и через секунду забыли о произошедшем.

– Говорю же, – продолжил Седька голосом возвышенным и энергичным, – я стоял тогда, и сил ни в руках, ни в ногах у меня не было, чтобы бежать или еще чего сделать. Моих товарищей жрали на глазах моих, и по черной, только что вспаханной земле неслось на меня два умертвия. Бледные, точно покойник, глаза выцветшие, круглые и на меня безотрывно смотрят, не отрываются! Тогда я лишь смотрел, как погибель моя несется на меня, и отупел в моменте, что даже мыслить не мог. Шагов, может, десять осталось, и конец бы мне, но чувствую вдруг… Слышите, вы!? Чувствую… Тепло на лицо мое пало, точно вода теплая, и тут же глаза заслезились. То солнце вышло и точнехонько на меня лучом пало, точно оградив жизнью от смерти. Я в тот же момент на колени и рухнул, силы покинули. Смотрю только, что лучи, которые не иначе, как Ишка послал, умертвий жечь начинают, те аж вскипают от них! Кожа их мерзкая вздувается, краснеет, точно лист сухой на огне, а они из стороны в сторону скачут, шипят и тень ищут! А тени-то нет! Ох, как они извивались! Ух… как же эти поганые создания горели заживо! Вскоре лучей солнечных стало больше, разверзлись небеса и спасение на весь мой участок пало, очищая плодородную землю от смерти во плоти!