И в этот момент нежелательная слеза вырывалась из уголка моего глаза и катилась по носу.
Флип никогда не говорила простыми словами, что я был бесплатным учеником, потому что расплывчатые фразы вроде «все, что мы сделали для тебя» имели более глубокое эмоциональное воздействие. Самбо, не стремившийся к тому, чтобы его любили воспитанники, выразился, впрочем, более грубо: «Ты живешь за счет моей щедрости».
Должен сказать, что эти сцены были нечасты и, за исключением одного случая, не происходили в присутствии других мальчиков. На публике мне напоминали, что я беден и что мои родители «не смогут себе позволить» то или иное, но мне не напоминали о моем зависимом положении. Это был последний неопровержимый аргумент, который должен был быть выдвинут как орудие пытки, когда моя учеба стала исключительно плохой.
Чтобы понять эффект такого рода при воздействии на ребенка десяти или двенадцати лет, нужно помнить, что ребенок может быть сосредоточием эгоизма и бунтарства, но у него нет накопленного опыта, который придал бы ему уверенности в собственных суждениях. В целом он примет то, что ему говорят, и самым фантастическим образом поверит в знания и силы окружающих его взрослых. Вот пример.
Я уже говорил, что в Святом Киприане нам не разрешалось держать собственные деньги. Однако можно было утаить шиллинг или два, и иногда я украдкой покупал сладости, которые прятал в плюще на стене игрового стадиона. Однажды, когда меня послали с поручением, я зашел в кондитерскую в миле или больше от школы и купил шоколадных конфет. Выходя из магазина, я увидел на противоположной стороне тротуара маленького человека с острым лицом, который, казалось, пристально смотрел на мою школьную кепку. Мгновенно меня пронзил страх. Сомнений в том, кем был этот человек, быть не могло. Он был шпионом, засланным туда Самбо!
Я отвернулся, а потом, как будто мои ноги делали это сами по себе, побежал. Но когда я свернул за угол, я снова заставил себя идти, потому что бежать было признаком вины, а очевидно, что тут и там будут расставлены другие шпионы по всему городу.
Весь этот день и следующий я ждал вызова в кабинет и удивился, что он не пришел. Мне не казалось странным, что директор частной школы распоряжается армией осведомителей, и я даже не предполагал, что ему пришлось бы им платить. Я предполагал, что любой взрослый, в школе или за ее пределами, будет добровольно сотрудничать, чтобы не дать нам нарушить правила. Самбо был всемогущим; было естественно, что его агенты должны быть повсюду. Когда случился этот эпизод, я не думаю, что мне было меньше двенадцати лет.
Я ненавидел Самбо и Флип какой-то стыдливо-раскаянной ненавистью, но мне не приходило в голову сомневаться в их суждениях. Когда мне сказали, что я должен либо выиграть стипендию в государственной школе, либо стать рассыльным в четырнадцать лет, я решил, что передо мной стояли неизбежные альтернативы. И прежде всего я поверил Самбо и Флип, когда они сказали мне, что являются моими благотворителями. Теперь я, конечно, вижу, что с точки зрения Самбо я был хорошей инвестицией. Он вложил в меня деньги и надеялся вернуть их в виде престижа.
Как бы то ни было, когда пришло время, я выиграл для него две стипендии, и, без сомнения, он в полной мере использовал их в своих проектах. Но ребенку трудно осознать, что школа – это прежде всего коммерческое предприятие. Ребенок верит, что школа существует для того, чтобы воспитывать и что учитель дисциплинирует его либо для его же блага, либо из нелюбви к хулиганству. Но я не был благодарен Флип и Самбо, наоборот, я ненавидел их обоих. Я не мог контролировать свои субъективные ощущения и не мог скрыть их от себя. Но можно ли ненавидеть своих благодетелей? Так меня учили, и так я верил. Ребенок принимает кодексы поведения, которые ему предъявляют, даже если он их нарушает.
