В первую секунду Мамашу Бенни охватил ужас, но она быстро сообразила, что лёгкая поступь Люсиль ничуть не похожа на этот слоновий топот. Тем не менее ситуация осложнилась – она чувствовала, что хозяйка гримёрной вот-вот явится и застанет непрошенную гостью на месте преступления.
– Слушай, Эдди, мне нужно потолковать с тобой кое о чём. Красотка Молли подвела меня, пришла предпоследней, а я тут малость задолжал одному типу…
Мамаша Бенни заскрежетала зубами в беззвучной ярости. Джонни Кёртис! Только его здесь ещё не хватало! В здании театра столько укромных уголков, а этим бездельникам нужно решать свои дела непременно у гримёрки Люсиль Бирнбаум. На мгновение её охватил порыв распахнуть дверь и выбежать наружу, а там будь что будет, но новые обстоятельства не позволяли поступить столь опрометчиво.
Голоса стали отдаляться. Она медленно подобралась к двери, наклонилась, заглянула в замочную скважину. Потом приоткрыла дверь на полдюйма – в конце коридора, у лестницы, ведущей на третий этаж, виднелись Эдди и Джонни, стоявшие к ней спиной и увлечённые разговором.
Другого шанса не будет, решила она и выскользнула из чужой гримёрки, со всей возможной осторожностью прикрыв за собой дверь. Коленки у неё дрожали, когда она шла по коридору, не осознавая, куда идёт и зачем, и чувствуя, как изнанка платья прилипла ко взмокшей спине. Встретив по дороге Люсиль Бирнбаум, идущую ей навстречу, Мамаша Бенни опустила взгляд, опасаясь, что выдаст себя, а иначе бы она непременно заметила, что на высокомерном лице новенькой застыло несвойственное ей выражение сильнейшего испуга.
* * *
Скандал, которого Мамаша Бенни так стремилась избежать, всё же разразился.
Во время дневного представления по понедельникам публика была немногочисленной и в основном тихой – контрамарочники, почтенные матроны с детьми, горничные из лондонских предместий, развлекающиеся в свой заслуженный выходной, – поэтому адский шум, поднявшийся в зале, стал полной неожиданностью как для Филиппа Адамсона, так и для остальных членов труппы, дожидавшихся выхода на сцену.
Крики «Возмутительно!», «Разврат!», «Прекратите это немедленно!», улюлюканье, топот – зрители вскакивали со своих мест, пробирались к выходу и требовали вызвать администрацию театра, чтобы подать жалобу. Громче остальных возмущались дамы, особенно те, что пришли с детьми, джентльмены же ухмылялись себе в усы и билеты сдавать не торопились.
Рафаил Смит и Филипп Адамсон, узнав причину волнений, попытались вернуть благосклонность публики, заверив их в непреднамеренности действий актрисы и пообещав контрамарки на весь театральный сезон, но часть зрителей всё же покинула зал, кипя от возмущения.
Люсиль Бирнбаум, оказавшаяся в эпицентре скандального происшествия, не проронила ни слезинки. Переступив через ком ярких лоскутков и кружевных лент, в который неожиданно для всех превратился её сценический костюм, в короткой шелковой сорочке с низким вырезом, облегающих панталонах и кружевном поясе для чулок, она спустилась через заднюю часть сцены и приняла из рук Эдди, по-джентльменски опустившего взгляд, его бархатный плащ, в котором он изображал испанского гранда, поющего серенаду под балконом возлюбленной. Работник сцены, регулировавший движения занавеса, оказался не так хорошо воспитан и смотрел на побледневшую от ярости артистку до тех пор, пока она, сверкая глазами, не объяснила в мельчайших подробностях, куда ему следует отправиться, отчего Эдди Пирс весьма заметно покраснел.
