На берегах Южного Буга. Подвиг винницкого подполья - страница 3

Пиши, как ты провела праздник, кого видела.

Мурка, черт, если теперь не напишешь, обижусь навеки. И не заеду к тебе по дороге в Винницу. Учти, кстати, что я собираюсь досрочно сдать экзамены и выехать раньше. Только умоляю тебя: ни слова об этом никому. Я заявлюсь домой как снег на голову.

Дорогая мамочка! Мне оставалось сдать одну физику, и через несколько дней я уже была бы дома, но, видишь, все складывается по-иному. Я комсомолка, и место мое – в бою. Стрелять из винтовки умею, из пулемета тоже. Если понадобится спуститься на парашюте с аэроплана, тоже сумею. Значит, пользу на фронте принести могу: не одного фашиста уложу. Ну а доучиться успею. Вот победим Гитлера – и доучусь.

Береги себя. Пиши мне часто. Как только уеду, сразу же сообщу новый адрес. Крепко обнимаю вас с тетей.

Письмо, датированное 22 июня, написанное быстрым, размашистым почерком на тетрадном листке в клетку, было последней весточкой, которую получили от Ляли Ратушной ее близкие в Виннице. В тот же день, 22-го, другой такой же листок, тоже вырванный из тетради с конспектами, лег на стол в райкоме комсомола, сразу же потерявшись в груде заявлений.

Еще вчера вся жизнь, казалось, была в том, чтобы досрочно сдать физику, не уступить четвертому курсу первенства по волейболу, попасть в Большой театр, сдать нормы ГТО второй ступени, посмотреть в новый университетский телескоп. А сегодня все это уже где-то в прошлом: и экзамен по физике, и телескоп, и первенство по волейболу. Сегодня все это уже померкло, отступило далеко-далеко перед чем-то большим, настоящим, перед этими вот словами в заявлении, которые и были, оказывается, главными в жизни.

Враг рвется к Москве, не считаясь ни с какими потерями. Томительно долго тянутся дни на курсах медсестер. С утра – занятия, вечером – воздушная тревога, дежурство на крыше. В университетском дворе собираются отряды народного ополчения. Знакомые лица, знакомые голоса: «До свидания, товарищи, до скорой встречи!» Тянутся, тянутся дни… Что-то долго нет писем из Винницы. И теперь уж, наверно, совсем не будет. Значит, и мама ничего не получит, ничего не узнает. Можно себе представить, что с ней творится сейчас. И главное, нет никакой возможности сообщить. Ах, как медленно идет время, когда человек торопится, когда впереди тридцать пять дней ожидания, тридцать пять клеточек в самодельном календаре: день прошел – клетка зачеркивается крестиком, еще день – еще крестик, – но как это долго все!..

И вот наступает последний из этих дней. Курсантов ведут получать шинели. Теперь уже счет идет на часы. Прохладный сентябрьский вечер. Киевский вокзал. Остановились прохожие: с интересом и сочувствием смотрят на колонну девушек-бойцов. Гудок паровоза – как всегда, тоскливый и зовущий. Прощай, Москва! Здравствуй, новая жизнь!..

Теперь кажутся совсем далекими университетские будни. Подруги, товарищи, где они сейчас? Что с Володей, ведь он служил где-то на границе? Что с Мариной? И совсем-совсем далеко, как во сне, как в тумане, образы детства. Мать, маленькая, тоненькая, возвращается из школы; в одной руке старый, видавший виды, всегда до отказа набитый портфель, в другой – кошелка с помидорами… Зеленый берег Южного Буга… Знакомый хлопающий звук мяча на школьном дворе…

Наступают тревожные дни. Полк – в окружении. Уходит на прорыв один батальон, другой. Возвращается половина. В санчасти негде класть раненых. Впереди танки, позади танки, с флангов жмет моторизованная пехота, с воздуха бомбят «юнкерсы». Теперь очередь за их батальоном. Атаковать, отвлечь на себя силы противника, держаться до последнего, до тех пор, пока не прорвется весь полк…