— Часы, — засомневалась я. Цветы мог принести кто угодно. — Я ему часы, его часы привозила. И пиджак.
— Да, часы. А он вас так ждал. И ваш букет всё хранил, выкидывать даже засохший запрещал. Но у нас такую антисанитарию нельзя, сами понимаете, больница, — улыбнулась она мне так, словно я была какой-то святой. Избранной. Мне даже стыдно стало, что я принесла чужие цветы. И это не укладывалось у меня в голове: Данилов? Ждал? Меня?
Очнувшись, я уставилась в записку. И не могла поверить в такую удачу. Адрес. Там написан адрес.
— Что же вы раньше не пришли?
— Я?! — по-дурацки переспросила я.
— Так больше к нему никто и не приезжал. Только бывшая жена, — сморщилась она презрительно, — Да этот, — и она скривилась ещё больше, — лысый.
И я вдруг поняла, что обязательно просто катастрофически категорично должна увидеться с Даниловым. Мне же его про Анисьева и бывшую жену надо предупредить.
20. Глава 20. Софья
— Я… уезжала, — зачем-то соврала я. Но «работала» показалось мне таким неубедительным оправданием перед этой доброй девушкой. Подскочив, я попятилась к двери. — Но я заеду. Обязательно к нему заеду, — прижала я к груди бумажный клочок. — Спасибо!
«Вот только уже никак не сегодня, — забила я, стоя на больничном дворе в программу заказа такси адрес. — Ох, ни хрена себе! — сразили меня наповал и километраж, и время в пути, и цена. — Далеко же ты забрался, господин Великий Писатель. Где же я столько ресурсов возьму? Разве что только когда уйду с ресторана».
Вдохновлённая этой мыслью, я обвела кружком день в календаре, когда должна получить расчёт. И как-то незаметно на автопилоте до него доработала.
Вот только про Агранского забыла зря.
Явилась с утра пораньше, но даже весь обходной лист подписать не успела. Как раз собралась отдать завхозу форму, как мне велели незамедлительно явиться к Самому.
— Соня, Сонечка, девочка моя, — ходил по кабинету Агранский, размахивая своими длинными и увешенными ремешками руками. Я сидела, потупив глаза, и больше рассматривала носки кроссовок, чем его загоревшее лицо с белым следом на щеке, что остался от моей царапины, пока он разорялся. — Ты что и правда думаешь, что можешь просто так уйти?
— Вы не имеете права меня удерживать. Я написала заявление по собственному желанию. И отработала положенные две недели.
— Слушай, давай начистоту, — остановился он напротив, а потом рухнул как подкошенный, то есть просто сел передо мной на ковёр, скрестив ноги. — Ты собиралась заявлять на меня в полицию?
— А надо было? — как-то подташнивало меня, то ли от голода, то ли от усталости, то ли от дурных воспоминаний, глядя в его синие глазищи.
— Да. Да, чёрт побери, надо было проучить меня, дебила. Потаскать по судам. Потрепать нервы. Пополоскать моё имя в прессе.
— Зачем? — не понимала я он шутит или издевается.
— Затем, что я реально съехал с катушек, Сонь. Мне вообще пить нельзя, а тут всё это навалилось. Я почти не просыхал. А ты, — он задумчиво поскрёб небритый подбородок. — Не умею я красиво говорить. Но это было похоже на наваждение. На одержимость. На какое-то больное навязчивое желание, — он прикусил нижнюю губу и нахмурился, словно остановился у камня, где «Направо пойдёшь — пилюлей получишь, налево — пилюлей получишь, а долго будешь думать — прямо здесь пилюлей получишь».
И я невольно повторила на своём лице его скорбно сведённые брови, но боялась перебить, а то ведь повернёт ещё не туда.
