Старик чуть покосился на вошедшего, потом отвел взгляд в сторону. Грека, как тому показалось, он и не заметил.
– Вот и ты пришел, Валерий, – вдруг прохрипел старик. – Садись.
Грек сел на оленьи шкуры рядом со Степаном. Вспомнилось, что где-то на северах так говорят вместо приветствия – вот ты и пришел… На милиционера и прокурорского работника не оглянулся. Сесть им предложено не было. Степан заговорил пересохшими прямыми губами:
– Хотел родственников звать. Поминки делать. Правильно, что не позвал. Пока не схоронили – нельзя.
– А где племянница? Ты один? – спросил Грек.
– …а звать все равно надо… стадо продавать… кому теперь за стадом ходить… Зачем в Нарьян-Мар возить? Глупо.
– Как это глупо… Надо все выяснить. – Вступился за честь власти работник прокуратуры. Подвигал сердитыми бровками.
– А глупо, – повторил Степан, выпыхивая клуб дыма. – Ваши забрали ту пластиковую бутылку, из которой они пили.
– Кто им ее дал? – у Грека вырвался невольный вопрос.
Работник прокуратуры придвинулся к лампе:
– Ну вот что – вопросы здесь пока задаем мы. А этот мы уже задавали ему.
– А где твоя племянница, Степан? Сестра-то ихняя, Дарья? – спросил Нянь. Он уже сидел на корточках, словно зэк – или кто иной, справляющий в поле нужду. Грека всегда раздражало, когда люди садились так.
Степан не слышал вопроса. Его взгляд несколько оживился, и он перевел его на Грека.
– А помнишь, Валерий, ты приезжал раньше – и мы с тобой толковали о жизни. О философии толковали, о жизни…
– О какой еще философии? – негодовал прокуратор, без приглашения включившийся в разговор. Это слово показалось ему невероятным в ненецком чуме.
– А я тебе еще сказки ненецкие рассказывал. А ты говорил – надо записать и напечатать большим тиражом…
Тут в чум вошел водитель нивы-вездехода, которого прислали за Харлампиди с Верхнеужорского.
– Погоди. – Степан остановил встающего с оленьих шкур Грека. – За племянницу боюсь. Злая стала. Целый день выла. Потом ушла. Не знаю – что в голове. Пропадет. Если встретишь… Ты ей нравился – красивый. Так и говорила. Она фотографию берегла – как ты оленя смешно ловишь.
– Хорошо. Если встречу.
– А когда хоронить – приезжай на поминки.
– Может, тебе, Степан, в Нарьян-Мар – в профилакторий на пару недель? Подлечился бы? – предложил Грек, покидая чум.
– Не переживай. Я пока не похороню их – сам помирать не буду. А тут весна. А весной помирать не хочу.
Клим Ксенофонтов оказался на Балеарских островах через полгода после автоматной очереди, что унесла жизнь дочери. Метили тогда в него, а попали… Сначала он пытался спрятаться от этой смерти и самого себя в пермской глуши – и уже собрался закрывать дела, чтобы забиться еще дальше… Но процесс этот требовал его присутствия в Москве, затем посещения офшоров – и так он впервые оказался на Майорке, большом красивом острове в Средиземном море.
Этот остров и был теперь ему домом. Не дикий тропический рай на краю света, – рядом Европа, а нужно: сел в самолет – и ты в Москве. С женой его давно уже ничто не связывало – и меньше всего угрызения совести. По контракту, добровольно им подписанному, он должен был выплачивать ей ежемесячно тысячу двести долларов, а сверх этого содержания она и не пыталась ничего отсудить.
Из фондового воротилы он обратился в обыкновенного рантье – портфельного инвестора – строго в нефтяные компании, преимущественно в те, что оперировали на самых крупных нефтяных полях России – на сибирских. За ним, впрочем, оставалась небольшая доля в компании, которую он сам когда-то и создавал, – в ДЕЛЬТАНЕФТИ.
