– Обчистили квартирку не хуже воров. – Трезвым взглядом вновь окинула комнаты Фаина. – Значит, надо у Тархановых делать обыск.
И стало понятно, почему мама не переоделась, не сменила свою гимнастерку с подшитым белым воротничком, суконную армейскую юбку, обтягивающую ее стройную фигуру, мягкие, подогнанные точно по икре, яловые сапожки.
Наледь на мутных стеклах окна стала оплывать, в верхние блюдца проталин открылась полоса бирюзового неба, гроздья калины, прихваченные вьюгой. Пропорхнула синица. Тут же явился щеголь дрозд в черном лоснящемся оперении. Фаина, слыша шаги мамы по коридору, повернулась к двери, и как только та вошла, неожиданно девичьей, забытой интонацией вымолвила:
– Мамочка, вчера Яши не стало… Мы партизанили вместе. Настоящий мужчина! Правда, у нас ничего не было… Просто дружба… Он – однолюб. Не могла успокоиться… И вдруг ты приехала! Почему так бывает?
Регина Ильинична задержала взгляд, поставила кастрюльку с кипятком на стол. Тихо обняла подошедшую дочку. Ей нечего было ответить.
8
Вовсе не взгляд иудейки, обреченной, как и ее малютка, на гибель, а перенапряжение, бессонные ночи, пьянство стали причиной нервного срыва Павла Шаганова. Припадок, напоминающий эпилептический, негаданно повторился спустя двадцать три года. Тогда ему предшествовала атака в конном строю, рубка, из которой Павел выбрался испятнанный кровью красноармейцев, толком не умевших и клинки держать. Уже на следующий день есаул поборол зазорный для казака недуг и был готов к новому бою за Крым. А теперь, далеко не молодому, ему оказалось трудней обрести душевную и телесную крепость. На неделю задержался он в Тихорецке, пролежал в госпитале люфтваффе. И хотя шатало, и кружилась голова, нужно было срочно отправляться в Ростов.
Масштабы отступления немецкой армии поразили даже его, много повидавшего на фронте. За восемь часов пути до «ворот Кавказа» эшелон, в котором он ехал, часто останавливался вследствие занятости магистрали и налетов сталинских штурмовиков. Долго торчали в Батайске, на территории станции и за ней, среди задонских заливных лугов, пропуская литерные поезда. Когда проезжали гремучий железнодорожный мост, Павел заметил походную колонну, преодолевающую Дон прямо по льду. Именно это обстоятельство помогло вермахту отвести на правобережье значительные силы, избегая столкновений в открытой степи.
Разрушенная бомбардировками станция в Ростове была забита составами с военной техникой и армейским имуществом. Привокзальную площадь запрудили подводы и машины, чуть в стороне скорбно стыл в неволе табун лошадей. Павел Тихонович с негодованием скользнул взглядом по цепи охранников, повязанных поверх кепи шерстяными платками: тюки сена лежат за грузовиками, и никому нет дела, никто не сподобится задать дончакам корма! Он попросил об этом одного из солдат, – из-за края платка выглянули мышиные глазки, – и сиплый голос ответил, что приказано из оцепления не выходить.
В Главной прифронтовой комендатуре, на улице Садовой, «эксперт по казачеству» Восточного рейхсминистерства (так значилось в удостоверении) предстал пред начальником отдела пропаганды, осанистым «оберстом», сносно говорившим по-русски. Внешняя респектабельность оказалась обманчивой. Он довольно сдержанно выслушал лейтенанта, просившего всяческой поддержки отступающим обозам южных казаков – кубанцев и терцев – и материальной помощи донским станичным атаманам, формирующим такие обозы. Ничего толком не ответив, он передал Павлу министерскую телеграмму доктора Химпеля с требованием данных о казачьих сотнях на Дону и их боеспособности. От себя добавил, что эти же сведения затребовал Генштаб сухопутных войск. Напоследок, подобрев, бывший колонист подсказал Павлу, где гостиница и какой ресторан лучше, даже созвонился с кем-то из финотдела комендатуры и помог «эксперту» получить командировочные и жалованье. Прощаясь, Павел обмолвился, что завтра хотел бы выехать в Новочеркасск. И тут повезло: утром его может взять на попутную машину сотрудник отдела.
