– И правильно сделают, если так, – подхватывает ее муж. – С какой стати нам тратить такие деньги на детишек, которые даже здесь не живут?
Я, извинившись, отправляюсь в туалет.
Туалет здесь очень большой, с деревянной скульптурой писающего мальчика. Вымыв руки, вытираю их маленьким полотенцем, которое, как понимаю, потом нужно бросить в специальную корзину. Из-за двери доносится голос:
– Ждете очереди?
И ответ:
– Нет, просто сбежала сюда, чтобы не разговаривать с неприятными людьми. Знаете, как это бывает?
Этот голос я узнаю: это мать Марии Фабиолы. Срываю с крючка еще одно полотенце, вытираю руки еще раз, бросаю в корзину. Потом беру третье и, даже не использовав, тоже бросаю в корзину – просто так.
Выйдя из туалета, одариваю мать Марии Фабиолы фальшивой улыбкой. Быстро оглядываю комнату в поисках родителей – сейчас я не хочу к ним возвращаться. Замечаю на столике оставленный кем-то бокал шампанского. Украдкой его беру, выпиваю до дна, а затем отправляюсь в ту часть дома, что мне лучше всего известна, – в комнату с телевизором. Может быть, думается мне, там сидит младший сын хозяев со своими приятелями, смотрит телик: пусть они все увидят, что в глянцево-блестящем черном платье я выгляжу совсем взрослой!
Я вхожу в комнату с телевизором – но свет здесь почти не горит, телеэкран темен и пуст. Подхожу к окну, чтобы взглянуть, как выглядит отсюда наш дом. Как самый обычный дом. На окне моей комнаты – выцветший стикер, предупреждающий пожарных, что это детская спальня. Стикер наклеили много лет назад, я о нем и не вспоминала. Теперь обещаю себе его снять.
– Ты дочка наших соседей, верно? – спрашивает кто-то из-за спины.
Я оборачиваюсь. Это Уэс, старший брат. Жених. Сидит здесь один в темноте.
Я киваю, а потом, сообразив, что в темноте он вряд ли увидит кивок, отвечаю:
– Ага.
Оба мы молчим, прислушиваясь к звукам вечеринки в другой части дома.
– Разве вы не должны быть там? – спрашиваю я. – Это ведь ваш праздник.
– Ну, теоретически мой. Но на самом деле предки это для себя устроили.
Я снова киваю. Уэс белокурый, в смокинге. Выглядит как жених в кино, и от этого кажется красивее, чем он есть. Точно красивее своего младшего брата.
– У меня башка трещит, так что отсиживаюсь здесь, – говорит он.
Я слышала, что в Дартмуре, играя в хоккей, он упал на льду и сильно разбил себе голову. Приехал на несколько недель домой, поправлялся здесь. Каждое утро горничная вывешивала из окна прачечной его вещи. А потом белье на окне исчезло – так я узнала, что ему стало лучше и он вернулся в Дартмур.
– А часто болит голова? – спрашиваю я.
– Всякий раз, когда злюсь.
– А почему вы сейчас злитесь?
– Да все из-за этой свадьбы, – отвечает он.
Язык у него заметно заплетается, не знаю, из-за травмы или потому, что он выпил. Я все стою перед выключенным телевизором, переминаясь с ноги на ногу. Сегодня на мне черные туфли на невысоком каблуке. Я к ним не привыкла, их хочется снять – но снимать, конечно, не стану: ведь это сразу покажет, что обычно я такие туфли не ношу.
– Слышала про эксперимент с лягушками? – спрашивает он.
– М-м… это какой? – отвечаю я, задумчиво взявшись за подбородок, словно припоминаю все известные мне эксперименты с участием лягушек.
– Где лягушек варили в кипятке.
– Кажется, да, – вру я.
– Провели исследование, и оказалось, что, если бросить лягушку в кипящую воду, она просто сразу выпрыгнет.
