– Нина, – подсказал Скворцов.
– Не путай, Нина – это в другой раз. А на этот раз была Настя, я теперь твердо вспомнил. Позвала она меня в гости. Я, конечно, волнуюсь. Купил плодоягодного, того-сего, мелкого частника в банке…
– Частика, – поправил Манин.
– Ну, все равно – частика. И, как последний аккорд, решил ее поразить взял на рынке целый свиной окорок. Иду к ней нагруженный. Вручаю окорок: "Зажарь, Настенька". От великодушия еле жив. А она даже не поразилась. Понюхала. "Так и есть – рыбой воняет". Представляете? Я до того разочаровался, что взял плодоягодное и ушел. Так ничего у нас и не вышло.
– А отчего они рыбой пахнут? – спросил Манин.
– А черт их знает. Может, они сами рыбу в реке ловят. С них станется. Такие свиньи на все способны.
Джапаридзе слегка порозовел и, стесняясь, спросил:
– А как там в области напитков?
– В этой области как раз неважно, – ответил Скворцов. – В городке, сами понимаете, продажа запрещена, а в самой Лихаревке – одно плодоягодное, вино в высшей степени не вдохновляющее. Кстати, неудачи Теткина в любви надо на восемьдесят процентов отнести за счет плодоягодного. Выпив такого вина, женщина…
– Оставь свои пошлые намеки, – сказал Теткин. – Для тебя нет ничего святого.
Скворцов не слушал:
– А вам, товарищ Джапаридзе, раз уж вы едете в Лихаревку и интересуетесь напитками, вам надо знать, что такое Ноев ковчег.
– А что это?
– Ноевым ковчегом там называют забегаловку, которой заведует некий Ной Шошиа, личность в своем роде замечательная. У Ноя всегда можно достать и водку, и коньяк, и пиво, если только он вас полюбит. Я думаю, что за одну фамилию он всегда обеспечит напитками вас – и нас заодно.
– Моя фамилия только номинально грузинская…
– Ну, тогда вам придется победить Ноя с помощью личного обаяния.
Джапаридзе задумался, словно усомнившись в своем личном обаянии.
В самолете становилось все холоднее. Пар дыхания облачком окружал каждый говорящий рот. То один, то другой из пассажиров вставал и, пытаясь согреться, топал ногами и бил в ладоши. Джапаридзе открыл чемодан и застенчиво облачился в мохнатый свитер.
– В предусмотрительности нет ничего плохого, – пояснил Манин. У него самого отчетливо посинел нос и темные влажные глаза смотрели очень уж по-собачьи.
– А как же наш генерал спит в такой холодине? – вполголоса спросил Теткин.
– Я спал, – "сказал Сиверс, – но теперь, по милости вашей, проснулся.
– Вам же холодно, товарищ генерал.
– Мне не холодно. Мне никогда не бывает холодно. Как, впрочем, и жарко. Ваше замечание напоминает мне, как однажды моя маменька – шнырливая старушка, даром что ей восемьдесят годов – разбудила меня и спросила: "Саша, как ты можешь спать, ведь тебе мухи мешают?"
Кругом засмеялись. Подошла Лида Ромнич, растирая замерзшие руки. Она была правильного синего цвета и узко вжалась в свою короткую курточку.
– Однако холодно.
– Хотите, я вас согрею? – спросил Скворцов.
Она подняла на него медленные серые глаза. Теткин захохотал.
– Нет, я без пошлости. Я вас заверну в чехол от мотора. Хотите?
В углу лежали большие замасленные чехлы, похожие на ватники великанов. Скворцов взял один, встряхнул и галантно завернул в него Лиду Ромнич.
– И черным соболем одел ее блистающие плечи, – сказал Чехардин.
Она засмеялась. Посиневшие губы, плотно прилипшие к деснам, раздвинулись неохотно, в подобии гримасы. "Как она нехороша все-таки", подумал Скворцов. Лида уселась на пол, плотно завернувшись в чехол.
