Я же, зацепившись взглядом за кружево на его кафтанчике, невольно вспомнила день, когда мы с Гамильтоном стали компаньонами. У него было несколько условий, и одно из них – не спрашивать о его прошлом.
В нашу первую встречу Гамильтон создал для себя чрезмерно старомодную одежду. Такую, словно последний раз он был у нас около трех сотен лет назад.
Но он не догадался запретить спрашивать у его многочисленных племянников и племянниц. И теперь мне страшно хотелось схватить Милтона, затащить в ближайшую кладовку и спрашивать-спрашивать-спрашивать!
Вот только душевное равновесие и спокойствие Гамильтона в очередной раз победили. Хотя все равно страшно интересно, как в нем умещаются две диаметрально противоположные ипостаси. Увалень-сибарит и тот, кто способен за считаные секунды ускоряться в пятнадцать-двадцать раз!
Гамильтон подчеркивал, что он воевал, и то, что он не делился подробностями, для меня лишнее подтверждение его честности.
«Наверное, потеря нюха сильно ударила по нему», – промелькнуло у меня в голове.
Правда, эта мысль была вытеснена целым роем нецензурных ассоциаций: Милтон резко остановился, и я едва не наступила ему на ухо.
Он же, приняв пролетевшую мимо угрозу весьма философски, сел и, посмотрев мне в глаза, неожиданно выдал:
– Леди Арзинойская сожалеет, что ее лучший воин стал служить человеку. Дядя не послушает меня, но я бы хотел, чтобы вы его предупредили о ее недовольстве.
– Леди Арзинойская? – переспросила я.
– Старшая су... – пёсель осекся и неуверенно спросил: – Самка? Да, пожалуй, так. Она отправила дядю в запас после того пожарища.
– Пожарища? – кажется, судьба моя сегодня переспрашивать.
– Ой, – Милтон умудрился прикрыть пасть ушами, – дядя герой, но он запрещает об этом лаять! В общем, она думала, что он вернется, смирившись с некоторыми изменениями в… м-м-м, работе. А дядя ушел к людям. Потом вернулся и закрылся в своих владениях, не выходя даже на Большую Охоту. А потом он опять ушел, и теперь, если он вернется домой, его могут вызвать на бой. Ходят слухи, что леди Арзинойская обещала награду тому, кто срежет с дяди уши. Это очень большой позор для пса.
– Он их сделает, – фыркнула я и едва не поперхнулась, обнаружив во взгляде Милтона знакомый по Гамильтону упрямый и злой блеск.
– Со времени его отставки появилось много сильных и злых псов. Старый генерал может проиграть. Вам сюда.
Я, поняв, что не оправдала надежд молодого пса, присела на корточки и сказала:
– Ты услышан, Милтон. Я возьму с Гамильтона слово, что он не пойдет в свой мир ни на минуточку, как минимум до конца Отбора. Но подумай сам, у него ведь семья. Ты и твои двадцать братиков и сестричек. Он захочет вас увидеть.
Мой компаньон действительно очень любил своих родственников. И всегда с удовольствием их обсуждал: мягкость ушек, умность глазок, прохладность носиков!
– Тридцать один, – с гордостью поправил меня пёсель. – Боги были милостивы к моей матушке, и она ощенилась одиннадцатью славными кондиционными щенками. Для Родерика куплено место в суч... самочьей гвардии: его задние лапы столь мощны, что... Ох, прошу прощения, они столь милы, что я способен говорить о них часами.
– У вас это семейное, – рассмеялась я. – Гамильтон тоже любит о вас поговорить!
Точнее, теперь полюбит. Утаить от нас такую милоту!
– Мне приятно это слышать. – Милтон встал на задние лапы и поклонился, после чего под ним появились колдовские круги и он провалился в свой мир.
