Что же делать?
Дождавшись этой фразы от смятенного Андрея Ивановича, Ромуальд Северинович посоветовал отгородиться от возможных мятежников.
Как?!
В той стороне, за тополевой аллеей, когда-то уводившей в сторону просвещенной Польши, имеются болота.
– Болота? Так они всегда там были! – поглаживал бритые брыла Андрей Иванович, он отказался от бакенбард, видя в них что-то излишне господское.
– Точно так, только неправильно мы понимали, как их с пользой применить.
– Болота?
– Именно болота, Андрей Иванович, как говорят здешние – дрыгву. Дрыгва как есть дрыгва, тополя подходят к насыпной дорожке в одну телегу шириной, по ней попадаем в Новосады, там суше, там ячмень сеют.
– А как же отец Иона? – не совсем к месту озадачился Турчанинов.
– Он в стороне, сто саженей от тропы. Тройной хутор сам по себе остается.
Андрей Иванович нетерпеливо помотал головой, у него не было нужды в таком количестве информации.
– К чему вы, Ромуальд Северинович, ведете?
Пан Порхневич достал свой большой складной ножик, игравший в его облике почти столь же важную роль, как волчья нашлепка на загривке, отрезал кусок груши, пожевал:
– Продайте болота.
Андрей Иванович поморщился:
– Кому?
– Когда тамошние бузотеры поймут, что Дворец далеко теперь, к нему нет прямого проезда, так и напирать станут на этого владельца.
– Кто купит эту вашу «дрыгву», как вы говорите, и на какой предмет, где вы сыщете такого святого и безмозглого человека?
Смысл предложения был в том, что, продав «дрыгву», Андрей Иванович окажется как на острове в окружении территорий, контролируемых кланом Порхневичей. И любой желающий завладеть Дворцом и стекольным заводиком не обойдется без договора с лидером клана. Ромуальд Северинович тем самым добивался своей цели, не пугая Турчаниновых слишком уж сильно.
В приемную залу, где за ажурным столом в плетеных креслах сидели двое мужчин, старающихся усмотреть ближайшее будущее, один расстроенный, а другой настроенный решительно, вошел ангел. Елизавета Андреевна, несмотря на три беременности, все проходившие тяжко и заканчивавшиеся подвигами рискованных родов, сохранила и дюймовочную талию, и добродушную, светлую улыбку, и бегущую походку, даже когда шла медленно.
Ромуальд Северинович встал, по традиции, повалил свое кресло, но ловко подцепил за подлокотник лезвием былинного ножа, что крутил в руках, и вернул в вертикальное положение.
– Да вот предлагает мне Ромуальд Северинович отгородиться каменной стеной от сомнительных соседей.
Елизавета Андреевна не стала брать места в креслах, остановилась чуть поодаль, где водопад портьеры налегал на тонущий в полумраке рояль. Она даже чуть оперлась на инструмент-гигант, словно прибегая к его заслуженной славе за каким-то таинственным советом. И блики от потревоженной занавеси скользнули так, будто инструмент и вправду высказался.
– А ты бы, может, послушался Ромуальда Севериновича. Разве ты сможешь назвать других таких товарищей у нас тут, кто бы так для нас был добр?
Ромуальд Северинович знал, что самый короткий путь в важном деле – он и самый рискованный, поэтому не стал выбрасывать на стол беседы карту личной заинтересованности. Перевел разговор на деток. Как, не кашляет ли больше Ариша?
– Нет.
Они говорили о здоровье сыновей, а Ромуальд Северинович прикидывал: может, стоит уже послать за господином стряпчим, может, и без громоздкой акции удастся обойтись. Павел Петрович Котляревский сидел на кухне у Сивенкова, прижав к груди папку с серебряным гербом. Он соглашался со своим подозрением – дело тут не так чтобы вполне чистое, но Ромуальду Севериновичу он был ох как обязан и ох как давно, так что чего уж теперь носом вертеть. Сам он втайне не был уверен, что привезенные им гербовые бумаги обладают непобедимой ценностью. Германская власть вроде не тронула установлений насчет собственности. Но только она сама, эта германская власть, по слухам, весьма шатается. Ну, это не наше дело – вводить клиента в сомнение. Хочет бумаги с царскими гербами – получит.
