– Не трясись, они сами теперь трясутся. На тебе наган. Патронов там нет, держи за поясом, чтоб было видно. Ни с кем сам не заговаривай. Только командуй. Гляди мрачно.
Управляющий кивал, но внутри у него уже абсолютной веры в хозяина не было. Вон оно как обернулось с игрушечным бунтом, не все на свете знает волчара.
Дома у себя на дворе Ромуальд Северинович встретил целое войско. Тарас и двоюродные братья, тревожные, с уже переделанными в копья косами. Хозяин спросил, не появлялись ли чужие.
Не было, всю ночь простояли у колодца, никто не мелькнул.
– Где Сашка?
Тот явился понурый, без всякого гонора в фигуре. В синяках. Спорить было трудно – запорол дело. С ним Коник, Гордиевский, Жабковских двое.
– Ну, что? – допрос Ромуальд Северинович вел, не слезая с коляски. Дождь сеялся на него, не причиняя вреда, а Сашку и прочих как-то сразу промочил, они дрожали.
– Это Дубовик и Целогуз все перебаламутили, – сразу повел версию дядька Сашка.
– Пили?
Сашка замялся. Если по правде – пили повсюду: и на Тройном, и в Гуриновичах, наверняка и те новосадовские, кого уж совсем никто не ждал, тоже пили. Как только скользнул в народную толщу слух про бунт, стали готовиться. Все бегали к Волчуновичу. Сахонь лично разъезжал накануне с большим бутылем, наливал легко, где только коня взял.
– Не понимает народ такого – бунт на шутку! – шмыгнул носом Сашка.
Спутники его закивали, подтверждая, что не может народ понять такого.
Очевидно, в самом мирном крестьянине тлеет пламя, готовое запалить факел погрома, только намекни.
– Порешили хороших людей. Лучших господ ведь не было в округе. Так ведь дело не сойдет. Следствие приедет.
Мужики стояли смирно-смирно. Они все понимали и даже жалели, что так вышло. Но вот видишь, вышло же. Им было страшно. Слово «следствие» так просто скрутило внутренности.
Сашка порывисто вздохнул, он чувствовал себя виноватее других: все же ему было поручено не допустить того, что произошло, – но вместе с тем он ведь был и потерпевший. Как его стегал Целогуз и как попал по нему цепом Дубовик! Да, он стоял на защите, но что он может один! Сам-то Ромуальд спасал Сивенкова, в то время как толпа с дрючками и каменьями да с огнем кинулась на большой дом и порешила и бар, и деток ихних.
Ромуальд Северинович мог объяснить, почему вел себя именно так: в голову не могло прийти, что мужики из Гуриновичей и Тройного хутора могут быть по-настоящему опасны. Про новосадовских и более дальних даже не думал. Опасными считал только дезертиров: чужие, лихие, пьяные люди; если от них отбиться, то и все в порядке.
– Дезертиры, – тихо, как бы пробуя ситуацию, сказал дядька Сашка.
– Чего «дезертиры»? – недовольно глянул на него пан Порхневич. И тут до него дошло: – Да, дезертиры. – Он длинно, можно сказать, сладострастно чихнул. – Запомните все и всем передайте, чтоб каждый знал, как Отче наш: всю бучу навели дезертиры. Подожгли, людей побили и по реке сбёгли.
Дядька Сашка внутренне сразу ожил – кажись, рисовалась возможность выскользнуть из страшноватой истории. И уже думал дальше:
– А кто их привел? Кивляк?
Ромуальд Северинович еще раз чихнул. Вообще-то было бы неплохо подсунуть будущему следствию этих жестоковыйных мельников: какой они кусок печени у него отгрызли своими капризами. Но нельзя.
– Про Кивляков забыть всем, и не видел их никто. А теперь идите грейтесь.
Днем прибежали сказать – прикатило следствие. Скоро. Пришлось ехать обратно. Издалека заметил – по дымящейся еще кое-где, несмотря на дождь, оранжерее ходят две худые черные фигуры в сопровождении Сивенкова с зонтом. Один черный – отец Иона, только его не хватало! Другой – на вид просто одетый в узкую шинель мальчишка в фуражке с лаковым, мокрым от дождя козырьком.
