– Я пойду, – говорит Пато.
Лейтенант и Экспосито смотрят на нее испытующе.
– Почему ты?
– Замерзла. – Пато пожимает плечами. – А так – разомнусь, согреюсь.
– Смотри, как бы жарко не стало, – роняет сержант.
Лейтенант подмигивает Пато. Гасит фонарик, прячет карту.
– Катушку свою здесь оставь.
Пато с облегчением избавляется от увесистой клади. Харпо кладет ей руку на плечо:
– Оружие есть?
– ТТ.
– Сколько запасных обойм?
– Три.
– Хочешь, дам тебе парочку гранат?
– Нет, и так тяжело.
– Дело твое… Когда пойдешь, смотри в оба, постарайся не влипнуть ни во что. На кладбище спросишь майора Фахардо из Второго батальона – он отвечает за этот сектор. Если он даст согласие, летишь обратно и мне докладываешь.
Пато чувствует легкий укол недоверия. Ей уже приходилось видеть, что на войне планируют одно, а на деле выходит совершенно другое.
– Я вас еще застану здесь?
– Здесь или чуть подальше, если наши возьмут городок, – отвечает лейтенант, чуть поколебавшись. – Это зависит от того, насколько ты задержишься.
– Постараюсь обернуться поскорей.
– Надеюсь на тебя. – Харпо протягивает ей почти пустую фляжку с водкой. – Если уйдем, оставлю тут кого-нибудь из девчонок предупредить тебя.
– Все ясно? – с обычной резкостью рявкает Экспосито.
Пато, коротко отхлебнув, возвращает флягу, вытирает губы ладонью и чувствует, как жгучая влага медленно прокатывается через гортань в желудок. И наверно, благодаря ее бодрящему действию в голове проясняется, тело наливается веселой силой: куда лучше делать что-то конкретное, чем лежать, окоченев, на земле и взирать на происходящее издали.
– Ясней не бывает, товарищ сержант.
Выстрелы и взрывы не заглушают неуставной смех Харпо.
– Что ж, тогда – тореадор, смелее в бой! Благо тореадор у нас такая милашка. И – да здравствует Республика!
– Здесь нет милашек, – сухо возражает Экспосито.
Лейтенант снова смеется. Смутить его нелегко.
– Если девушка вызвалась идти на кладбище, когда вокруг такое творится, – отвечает он, не меняя шутливый тон, – она не то что милашка, а просто-таки Грета Гарбо.
Втягивая голову в плечи каждый раз, как вблизи раздается взрыв или свистит шальная пуля, оскальзываясь на камнях, спотыкаясь о кустарник, Хинес Горгель мчится в темноте.
Легкие у него горят, удары крови в висках оглушают, дышит он часто и прерывисто. Вокруг он видит такие же несущиеся тени, но не знает, свои это или чужие – то ли красные атакуют, то ли франкисты удирают.
Он хочет только одного – добежать до предместья Кастельетса и спрятаться в одном из крайних домов.
Справа от него короткими очередями, но с широким охватом, бьет пулемет, и бьет он, кажется, в сторону реки. Хинес вспоминает, что из двух пулеметных гнезд, прикрывающих берег, одно расположено как раз здесь, на входе в городок. Второе, слева, молчит, и, надо полагать, либо прислуга бросила его, либо красные подорвали.
Ориентируясь на стук «гочкиса», он ищет дома и с размаху натыкается на ограду. И от удара падает навзничь. Потом, потирая ноющий лоб, встает, подпрыгивает и переваливается через стену, не удержавшись на ногах.
– Стой, кто идет? – останавливает его чей-то голос.
И прежде чем Хинес Горгель успевает ответить, гремит выстрел. Вспышка, грохот, и в стену над самой головой ударяет пуля.
– Испания, Испания! – кричит он в смятении.
– В рот тебе Испанию!.. Пароль!
Лязг передернутого затвора – новый выстрел и новый удар пули в стену. Горгель поднимает руки, что в такой тьме совершенно бессмысленно. И внезапно вспоминает сегодняшний пароль:
