– Женщина все же… Скотами не надо быть.
– От скота слышу.
– Слушай, нельзя же эту бедолагу так оставлять… У вас ведь наверняка врачи есть?
– У Народной армии Республики все есть.
– О том и речь. У нее уже воды отошли, а мы не знаем, как тут быть.
– Сдавайтесь без разговоров, вот и все.
– Не, так не пойдет… Не дождешься. У нас есть еще патроны и курево, так что попробуйте нас уговорить. Суньтесь только.
– И сунемся, будь спокоен, – сулит Панисо.
– Да что-то вы подзадержались… Только пусть вас соберется побольше, чтоб одним разом всех прихлопнуть.
Панисо и его люди тихонько посмеиваются: надо отдать этим сволочам-франкистам должное – кишка у них не тонка. Подрывник осторожно выглядывает в окно. От них до того дома с выщербленным пулями фасадом – метров пятнадцать. Он погружается в недолгое раздумье, вопросительно поглядывая на товарищей – грязных, обросших бородами, с воспаленными от усталости глазами. Дождавшись кивка, снова поворачивается к окну.
– Эй, фашист.
– Чего тебе, краснопузый?
– Ну, как поступим с беременной?
– Как-как… Дадим ей выйти из подвала и пересечь улицу, а вы не будете стрелять.
– А она дойдет?
– Ее сопроводят еще одна женщина и старик.
– Старика себе оставьте.
– Недоумки, дедули испугались.
– Да мне насрать. Хоть дедуля, хоть внучек – каждого мужчину, который высунет морду, изрешетим.
– Ну я же говорю – зверье.
– Ну я же говорю – педерасты.
– Убьете – это будет на твоей совести.
– Нет, на твоей.
Повисает молчание. Франкисты, наверно, обсуждают условия или уже выводят роженицу из подвала. А может быть, готовят ловушку. И потому Панисо прислоняет автомат к стене, снимает с ремня польскую гранату-лимонку WZ, кладет ее на пол, чтобы на всякий случай была под рукой.
– Эй, – слышится далекий голос. – Она сейчас выйдет.
– Только женщины – беременная и эта вторая… Ясно?
– Ясно-ясно-распрекрасно.
– И помни – прекращаем огонь, пока она не перейдет улицу. А потом все начнем по новой.
– Ладно, согласны.
– Только смотри не тяни, дело к вечеру, а ведь надо вас успеть замариновать, прежде чем зажарить.
– Мы еще посмотрим, кто кого зажарит… Но спасибо, что предупредил.
– В задницу себе засунь свое спасибо.
– Да куда там… У меня от страха очко сжалось.
– Разожмем, не сомневайся.
– Может быть… Но сперва ты мне отсосешь.
Республиканцы – в боевой готовности: палец – на спусковом крючке. Панисо опирает о подоконник ствол автомата, со звонким щелчком взводит затвор. Переключает огонь с одиночного на непрерывный и осторожно высовывается из окна – ровно настолько, чтобы взглянуть на улицу.
А на другой стороне ее кто-то с глумливым весельем запевает:
Люблю девчоночку мою,
И я любви ее добьюсь.
Я, чтобы с нею жить в ладу,
На фронт, во-первых, не пойду,
На лейтенанта обучусь,
А в-третьих, ноги вымою!
– Не доверяю я этим мразям, Хулиан, – шепчет Ольмос.
– Молчи.
За расщепленной пулями дверью в «Дом Медика» виднеется подобие баррикады, сложенной из матрасов и обломков мебели. Бесконечная минута – и вот во тьме подвала начинается какое-то шевеление.
– Вон они, – стволом автомата показывает Панисо.
В проеме возникает мужская фигура – солдат в пилотке и с патронташами на груди, но без оружия, делает проход в баррикаде. Он виден лишь одно мгновение и тотчас исчезает, давая дорогу двум женщинам. Те выбираются на улицу: обе в трауре, который в Испании носит каждая вторая, обе в гипсовой пыли и, ослепленные дневным светом, двигаются неуверенно. На измученных лицах испуг. Та, что на вид помоложе, ступает неуклюже и с трудом, широко расставляет ноги, обеими руками поддерживает огромный живот. Вторая, постарше, помогает ей и слабо помахивает белым платком.
