– Товарищ майор, начал Куликов, намереваясь уладить дело без скандала, – мне кажется, окулист ошиблась. Она написала «годен к строевой», но по статье 93 в, с моими семью диоптриями я годен к нестроевой в военное время.
Майор только, что бездумно перебиравший ворох бумаг, лежавших перед ним на столе, чтобы как-то отвлечься от светлого образа Зины, посмотрел на Куликова и внезапно заорал:
– Встать! – Одновременно с криком, вырвавшемся из тщедушного тела майора, тело его подпрыгнуло, отбросило в сторону стул, на котором только-только покоилось. Усилием воли Куликов заставил себя сидеть, белее того, непринужденно откинулся на спинку стула. Прищурив глаза, отчего его лицо приобретало брезгливо-презрительное выражение, Куликов пристально посмотрел на майора. Их разделял не только покрытый куском кумача стол, их разделяло нечто большее – словно столкнулись две различных цивилизации. Выдержав паузу, в гробовой тишине комнаты, наступившей после вопля майора, Куликов миролюбиво сказал:
– Сядьте, майор. Не надо на меня кричать, я с вами в одном полку не служил.
Алдошкин открыл, было, рот, однако, что-то ему подсказывало, что кричать будет глупо. «Если человек в трусах не трепещет перед тобой, значит – это… это, что?», – мог бы подумать Алдошкин, но не подумал, а понял всем своим военным нутром. Он придвинул стул и сел.
– Фамилия? – спросил раздраженно Алдошкин.
– Куликов Владимир Сергеевич.
Фамилия ничего не сказала Алдошкину, не генеральская или там члена Политбюро ЦК КПСС.
– Год рождения?
– Тысяча девятьсот шестьдесят третий.
Когда майор спросил «Где работаешь?», Куликов вежливо попросил говорить ему «вы» и ответил: «В школе, учителем».
Майор уже успокоился, и говорил с Куликовым корректно, постоянно путаясь в «ты» и «вы». Хотя в Уставе, а это Закон для военного, написано просто и понятно – Все военнослужащие обращаются друг к другу на вы, в жизни военной, как и гражданской все как-то не близко к уставам.
Куликов выяснил, что его признали годным к прохождению службы в армии на вполне законных основаниях. Советский Союз к концу 80-х годов чувствовал себя неважно. Как любая болеющая империя стремился накачать военные мускулы, в тогдашнем понимании больше и больше солдат. А вот с этим было плохо, демография подкачала. Выход нашелся, рамки годности к действительной срочной службе расширили до невообразимых пределов. Ну, если уж совсем без ног и без рук, тогда все же нет, а жаль.
После посещения военкомата прошло почти два месяца. Все это время Куликов продолжал работать в школе. Мысли о службе в армии постепенно ушли на второй план, уступив место повседневным школьным заботам. Службу в армии как единственную ближайшую перспективу он принял спокойно. Война всегда приходит не во время (не дай бог конечно), и нужно уметь защищать Родину. С другой стороны в школе всегда хронически не хватает учителей мужчин, воспитание получается какое-то однобокое женское. Пользы обществу от Куликова по логике было больше именно в школе, чем в стройбате. Если бы речь шла о ком-то другом, разумеется, Куликов выбрал бы «другую сторону». Но для себя он не мог выбрать школу вместо армии. Все служат – значит и я должен. «Отец воевал в Великую Отечественную, дед в Первую мировую, ну и я послужу в армии», – думал Куликов. От предложения директора школы добиться отсрочки Куликов отказался. Даже майор Алдошкин, который армию знал изнутри, неожиданно предложил отсрочить призыв до весны. С одной стороны он показался Куликову не таким уж солдафоном, хотя возможно хотел немного заработать на этом деле, как показалось Куликову. От этого предложения он тоже отказался. Для себя Куликов задачку решил, труднее было объяснить все жене. Понятия долг и родина для женщины значат что-то только по отношению к ее ребенку. Главный долг – вырастить ребенка. Ребенку нужен отец. В итоге дискуссии слезы жены подсохли. Как показалось Куликову, он сумел убедить жену, что судьба посылает им испытание. Он сказал ей, что одной ей тут будет трудно, нужно ехать к его родителям, там большой дом и с ребенком будет проще.
