Я проверил на ощупь сигареты в пачке. Оставалось три: одна перед сном, другая утром, третью вытряхнул на ладонь и прикурил от еще не успевшего погаснуть окурка. Так «привариваться» было куда интересней, чем обжигаться спичкой. Мне нравилось наблюдать, как постепенно начинает плавиться бумага, светлея от нестерпимого жара, и ощущать, как пощипывает язык первая затяжка…
– Скорей всего – да, – ответил я, выдохнув едкий клубок. – Три дня прогула, это, брат… почти что как три стакана. И то и другое, согласно КЗОТу, без суда и следствия.
– Куда же ты теперь?
– Будем поглядеть. – Я вспомнил недавний разговор и усмехнулся. – Пойду асфальт разбрасывать, пока здоровья хватает.
– Тебе это нужно?
– Мне нет. Но кому-то, наверное, пригодится.
– Боря, но ведь ты инженер, а собираешься бегать с лопатой. Сергей замечательный писатель, а таскает ящики, катает бочки на базе. Юра, Надя… Мы же все прекрасные люди, старик! Мы же столько можем всего! Ну подошел бы кто-нибудь, указал бы правильное место!
Я часто потом вспоминал эти слова моего приятеля Пончо. Многие подходили и указывали мне правильное мое место. Но верным это положение казалось только с их стороны. А мне все равно нужно было решать самому – что выбрать, а от чего отвернуться…
I
Меня все же не выгнали.
Меня не тронули, несмотря на трехдневный загул, когда, взбеленившись у металлургов, я чуть было не понес и эту бабу, и ее отдел, да и весь родной завод едва не погнал по кочкам и ухабам планового социалистического хозяйствования. Галина меня упасла и решительно выпроводила за дверь. М-да, Боря, то была Галина…
Но тогда я, конечно, ничего такого не подозревал. Что-то белое, круглое всплыло на короткие секунды перед глазами и так же резко ушло, не задержавшись. Да и, сказать по правде, в тот момент мой жизненный кругозор еще более сузился аккурат на расстояние выброшенной длани. Я только замешкался на пару терций, выбирая, что же мне первым-то хряпнуть об пол – прибор этот желтенький, пластмассовую пародию на письменный, или белую керамическую кружку, прикрытую сверху недогрызенной ватрушкой.
– Мне даже не страшно сделалось, а безумно тебя жалко, – рассказывала потом Галка. – Ты как-то сразу усох и вытянулся. Такой вот ножик перочинный на пружиночке. Там вот такая кнопочка есть потайная, до нее чуть дотронешься, он и выскакивает…
Я вообще зря принял всерьез ту дуру клюквенную. Они же, эти итээры долбаные, как занимали с детства свое место в общем строю, так более уже никуда и не перескакивали. Если уж приставили кого рисовать крышки для чайников, то будьте уверены, что в пенсионном адресе будет указано, что за годы и десятилетия беспорочной службы имярек вычертил этой дешевой штамповки тьмы и тьмы, и тьмы всяческих типоразмеров. А потому простейший вопрос вызывал у них заворот извилин и несварение мыслительного аппарата, запирая сразу и язык, и мозги.
Но как ни крути, а объяснить свою забубенность проблемами инженерно-технической прослойки было невозможно. Даже тогдашний Боря Гомельский, Боря-бычок, это понимал точно.
Скажу честно, у самой проходной ноги мои слегка подломились. К счастью, я уже успел схватиться за дверную ручку, а потому устоял. Было мне не то что не по себе, а попросту страшно. Какое там отмахнуться – мне даже и заслониться было уже совершенно нечем. Единственным средством защиты, оставшимся мне по силам, был коронный прием северо-западной школы боевых искусств, именуемый на дворовом диалекте «дать дёру». Но все, шалишь, сказал я себе, отбегался. (Если бы я только знал, сколько еще раз буду повторять эту фразу!)
