– Ой, точно, Нюр! – поспешно согласилась Бронислава и покивала сочувственно. – Им, коровам, так! Им нелюбо – да смейся.
Зайцева сосредоточилась и сдвинула брови, во второй раз настроившись высказать Брониславе всю свою правду – про такое замужество, сомнительней которого и не придумаешь. Но Бронислава и тут опередила её с ловкостью:
– Он как, Фёдор Фёдорыч, вислиного телёнка-то назовёт? Придумал что ль?
– Ну… – кивнула Зайцева и сбилась с основной мысли. – Придумал. Если тёлку – Эльбой.
– А бычка? – ещё больше оживилась Бронислава.
– Бычка? …Прут, вроде, – нахмурилась Зайцева. – Не прут, а Прут. Речка такая военная у них была.
– Русская речка-то наверно. Если Прут…
Они помолчали.
– …А я гляжу: чтой-то Хасан у них всё на цепи да на цепи? А это значит, после того случая, – поняла Бронислава.
– После того. Не спускают они теперь Хасана. Разве только на ночь. Доверие он у Фёдор Фёдорыча потерял.
– А-а-а… А свинья-то у них пятнистая, здоровая ходит?..
– Свинья – Шпрея.
Они помолчали снова.
– Ну ты, Броньк, и нашла, – не выдержала и посочувствовала всё же Зайцева. – В мужья-то себе. Одет как прощелыга. А уж купоросный!.. У нас хоть мужики как мужики. И спокойные – и при силе. А этот… Судорга и судорга. Нет, на лицо он, конечно, ничего. На артиста какого-то похожий. А так… уж больно городской. Ручки-то – слабенькие, коротенькие. Брюшко-то – вислое… Прям кенгуру.
– Хватит вам! – вдруг решительно остановила её Бронислава. И, промахнувшись, вместо отжившего цветка оборвала хороший. – То барбос, то кенгуру. Заладили… Пускай кенгуру, зато моё!
– Ну ты приходи, Нюр. За смородиной, – тут же сменила она тон на самый скучный. – Сумку только большую возьми. Чтоб две банки встало.
– Да ладно! – вздохнула Зайцева, перетаскивая «Ваньку мокрого» на подоконник, подальше от Брониславы. – Чего уж – две. Если б ты за нашего, за путёвого выходила. А за такого-то… и одной банки много: некуда девать.
– А вот это мы поглядим! – Бронислава с фасоном понюхала сорванный непахнущий цветочек. – Охх, продешевишь, Нюрк! Чую – точно продешевишь!
И растёрла его накрепко, а потом похлопала, стряхивая ладони:
– Ну, побегла я, Нюр. Всё!.. А то задубел там, поди. На холоде. Викентий-то. Нам ещё к нему на работу заскочить надо. В редакцию. Ох, прохлаждаюсь я нынче, а у самой – с позавчера с самого половики не трясённые.
– Перетрясёшь дотемна, – неприветливо заметила Зайцева. – Лежат они и лежат. И никуда они из дома не убегут! Половики. Не как дурные мужья… Ладно. С новым счастьицем тебя, Бронь.
– А что? – приосанилась Бронислава и широко развела руками. – А я от своих счасток и не отказываюся!
[[[* * *]]]
Из загса Кеша повёл Брониславу в редакцию. Бледное солнце, похожее на луну, забывшую уйти в ночь и заблудившуюся в дневном тяжёлом небе, слепо глядело сквозь серую недвижную пелену. И заснеженная земля была теперь ярче и светлее небес. Она освещала снизу пасмурные, нависшие над селом, облака-сугробы.
Брониславе было странно ступать по светящемуся снежному пространству и немного неловко, как если бы она шла по нечаянно упавшему под ноги небу. Но низовой ветер уже начинал полегоньку сметать снег на дорогу, расчищенную бульдозером. И мелкие языки белого пламени стлались по ней, рвались куда-то и угасали. И быстрые призрачные тени сновали за ними, исчезая.
«Расписанная иду», – думала Бронислава с осторожностью, чтоб не сглазить. И вздыхала: «Уж не знаю: к худу ли, к добру ли, а всё ж – расписанная! Не так себе».
