На острове Буяне - страница 21

Кеша держал её под руку, будто полусонную. Ему давно хотелось идти быстрее, а она с непривычки двигалась теперь в тесных сапогах совсем короткими, частыми шажками.

– Хм… – нетерпеливо поглядывал на неё Кеша. – С китайской императрицей я бы добрался до районной газеты гораздо быстрей, чем с тобой.

– Да сапоги… Прям сами ездиют, Кеш, во все стороны. Даром что на заказ шитые, – оправдывалась Бронислава, не прерывая своего тщательного, прерывистого движения по ускользающей из-под ног земле, похожей на небо: туп-туп-туп… – И надела утром, они капли не тёрли. А теперь усохли что ль? Даже не знаю.

– Не надо было надевать. Если тебе их скроили из шагреневой кожи, – заметил Кеша весьма неодобрительно.

– Нет, Кеш. Они из телячьей. У нас Корней Платоныч-то из дерьма не шьёт. Даже не берётся.

Чтобы двигаться побыстрее, она сама уцепилась за Кешин локоть. И всё рассуждала:

– Была бы я в валенках, за мной бы никакая императрица не угналася. А если ты, Кеш, по-другому считаешь, ну тогда и женился бы на ней. На китайке! А не на мне.

– Как-нибудь в другой раз. Непременно! – пообещал он.

И завздыхал:

– Эх, знал бы Хрумкин, как быстро я погружаюсь в тину бессмысленного супружества, в очередной раз… Снова потянула меня женщина за собой, на дно семейной жизни! Он мне предрёк, между прочим, что как художник я состоюсь в той самой мере, в какой отброшу от себя всё, кроме своего творчества. Флейту изо рта вынул и предрёк… Кстати о погружении: что ты про своего сына говорила? – вдруг озаботился он.

– Когда? Я и не успела… А кого говорить-то? Ты его на карточке видал. Над календарём она висит. С автоматом которая.

– И что с того?

– …С которого? – не поняла Бронислава.

Она поправила шаль под подбородком, перевела дух и заулыбалась в ожидании ответа.

– Ну и что ты молчишь, как бешеная?! – не выдержал он. – Должен я иметь представление, в конце концов, кто у меня в родственниках обнаружился? По ходу жизни?

– А-а, – махнула рукой Бронислава, двинувшись снова. – Витёк-то? И учился, вроде на четвёрки, а по поведению… Я, Кеш, за один карбид пять раз в школу вызывалася. Не говоря про калоши. Про директорские. К полу гвоздями прибитые… Ну, он, директор, по лыжным гонкам классы неправильно судил. Домой уж было собрался, чосонки свои белые надел, в калоши ноги-то сунул. Да и упал в них, в прибитых, в своём кабинете, вниз лицом. Плакал даже. Даром что буянский… Витёк потом его даже пожалел. Сам прощенья просить пошёл. А директор-то заплаканный как упёрся – так и не простил. На педсовет его вынес, Витька. Ну, пока они голосовали там, за двойку по поведению, Витёк тогда всю одёжу учительскую через петельки на один замок, на навесной, нанизал да на ключ и запер. На вешалке прям. Пола к поле… Учителя эти толкутся после педсовета, а ни одно пальто от другого не отцепишь. И ключа нигде нету. Им – хоть каруселью, спина к спине, домой нараспашку иди: вот как наголосовалися… Сторожиху ведь к нам домой присылали. Передали с ней: двойку на тройку Витьку исправили, чтоб он ключ щас же отдал. Вот, в одиннадцатом часу ночи польты-то свои и разомкнули… Ну, разве они, учителя, не понимают? Дети, шалят помаленьку… А зато, когда Нина училась!..

Но Кеша, не дослушав, побежал вперёд, натянув вязаную шапку до глаз. Он похлопывал себя по плечам, и Бронислава едва поспевала за ним следом. Тогда она отстала нарочно: «И что мне теперь торопиться?» Потом отряхнула полу пальто просто так, для красоты. И сощурилась ему вслед: «А-а, пускай, расписанный, хоть в какую сторону бежит! Никуда не денется. Пошарашится разве только, а уж – всё: на кукане, считай… Может, Нюроньке ещё мешочек земляники сушёной дать? Попозжее? Они ведь в этом году на просеку, вместе со всеми, не ездили. Не собирали. Зайцевы».