Все эти преобразования не могли не отразиться и на русском населении деревни, оно начинает испытывать ограничения и разного вида давление на частное предпринимательство. Если раньше хозяин мог сбыть лишки сельскохозяйственной продукции, свободно продать на рынке скотину, лошадь и так далее, то сейчас на все нужно иметь разрешение, которое неохотно давали, большей частью отказывали. Зерновые злаки можно было продавать только государству и по низкой цене. Иными словами была введена хлебная монополия.
Труженики села сократили сельскохозяйственное производство, они заготовляли все необходимое только для себя и как следствие деревни стали беднеть, а это также не могло не отразиться на жизни городского населения. В городах начали вводить карточную систему, пока только на продукты питания, но вскоре это распространилась на все другие предметы потребления.
Об убеге Марии, Тюрины узнали через несколько дней. Трудно себе представить, что происходило в доме Тюриных, после такого известия. Глава дома, со всей яростью обрушился на жену, считая ее главной виновницей. Его маленькие темные глаза гневно сузились, смуглое лицо побагровело, нервно дергалась правая щека.
– Это ты, негодница, потакала ее и всегда защищала, – кричал он, – я не сомневаюсь, что это произошло не без твоего участия. Изнежила девку, своевольной ее сделала. Я тебе этого не прощу.
– Опомнись, Егор, побойся Бога. Как ты можешь такое говорить? На заимку —то к Лукерье ты сам дал согласие поехать. А кто больше тебя ее баловал, всегда только и говорил, она ведь у нас единственная дочь.
– А со своей сестрицей я так поговорю, что она никогда не забудет, – не унимался он.
– Где, ребята, зови в дом, поедим в Николаевку, надо Маньку спасать.
– Ты, что задумал, Егор, хочешь опозориться? Вас там, так встретят, что век не забудешь.
– Ты, баба, вздумала меня учить, гремел на весь дом Егор.
– Эй, Егорка, угомонись, Верка – то, дело говорит, приостынь, -вмешался в разговор дед Антон.
– Который раз уже девка собирается убежать в замуж, надо понимать любовь у них, – продолжал он. Я тоже не хотел рано отдавать замуж Лушку-то, теперь она на всю жизнь старой девой осталась, никому не нужна. До сих пор мне не может простить.
– Да, вы все против меня, – крикнул Егор и выбежал из дома. Но в его голосе уже не было прежнего накала.
– Ничего, Верка, охолонётся немного, успокоится, – уверенно сказал дед Антон
Несколько дней Егор ни с кем не разговаривал, но когда в конце недели, приехали Мальковы, он, скрепя сердца, принял их и пригласил в дом. Познакомились, но хозяин гостям руки не подал. Они стояли у порога, ожидая своей судьбы.
Наконец, он сухо промолвил, – проходите, раз уж приехали, садитесь.
– Жена, – что -нибудь нам приготовь и поставь на стол.
– Можно было бы все сделать по-другому, по хорошему, по человечески, – ворчал Егор Семенович.
– Да, ты же Егор…, но вовремя остановилась Вера Антоновна. Гневно сверкнули глаза мужа.
Обстановку опять разрядил дед Антон.
– Мальковых то много, вы чьих будете, как звать, величать? – спросил он.
Мы Васильевичи. У отца было семь сыновей. А у его двоюродного брата Ильи Тимофеевича было девять ребятишек. Их называли, Тимофеевичами. У моей жены девичья фамилия Волгина. Меня зовут Дмитрий Васильевич, жену Елена Степановна.
– Слыхивал о Волгиных, известная фамилия.
Затем дед Антон рассказал и о своей родословной, а между делом наполнял рюмки, предлагая выпить за знакомство. Захмелевший дед начал рассказывать, что участвовал в японской войне и имеет Георгиевский крест, сам генерал Мищенко вручал ему награду, прямо на фронте.
