Он смотрел на меня не как на девчушку, на говорушку, шалунью, с которой приятно проводить время, а чувствовалось что-то более глубокое.
– Здесь, – я опустила тетрадку и показала на квадратики со стрелочками. – Багратион остановил Наполеона. Наши войска успели занять высоты Прейсиш-Эйлау, – провела пальчиком к двойной линии. – Маршал Мюрат бросил в бой кавалерию. Но батальоны генерала Русанова отбивают атаки, – ткнула в прямоугольники. – Корпус маршала Даву пошел в обход наших войск… Критическое положение!.. И в этот момент солдаты генерала Русанова…
Новиков вдруг подхватил меня, и, не чувствуя веса, подкинул. Я ощутила силу этого человека, который, который… А он поймал и опустил:
– Вы… Вы… прелесть!
Теперь он все чаще заглядывался на меня и о чем-то думал. А я ловила каждый его взгляд, каждое его слово. Похоже, и родители отметили изменение в его поведении.
На пятый день к нам заехал посыльный от Русановых и сказал, что к ним приезжали из Землянска и интересовались, не было ли у них Новикова. Вячеслав Митрофанович быстро собрался, поблагодарил отца и мать за приют, крепко пожал руку моему брату Сергею и с полным слов «Жди, я вернусь» взглядом запрыгнул в седло и ускакал.
9
Меня волновало: понял ли Новиков, почему гимназистка нарисовала карту сражения под Прейсиш-Эйлау? Что это не просто желание показать осведомленность в военном деле, проследить родственную ветвь генерала Русанова. Что за этим таилось чувство девушки, заговори с которой о другой битве, она бы не смогла связать и двух слов. Вот что больше всего беспокоило, и я мучилась, с какой недосказанностью мы расстались. Чем больше задавалась этим вопросом, тем сильнее боялась за Новикова, которого искали солдаты.
Большевики показывали свое лицо. Они запросто могли ворваться к любому воронежцу и увезти, могли перевернуть в доме все кверху дном. Особый интерес они проявляли к тем, кто имел свое поместье, гостиницу, завод, контору, кто служил прежним властям. У нас не было ни завода, ни гостиницы, ни конторы, ни излишков пахотной земли. А дом, мельница, яблоневый сад вряд ли могли привлечь их внимание. Но мой брат Сергей был штабс-капитаном Смоленского полка, и это беспокоило.
Мои опасения подтвердились. Как-то в начале августа в Медвежье въехала телега с тремя разморенными жарой солдатами.
Сзади, болтая ногами, сидел детина в черной кожанке. Щурясь, он спросил у мужика, возившегося в огороде за плетнем:
– Где живут Алмазовы?
– А че вам надо? – поднял голову мужик. – Яблоки? Муку помолоть?..
– И яблоки, и муку, – словно пробудились солдаты.
Василий Алексеевич после работы отдыхал на веранде и встретил непрошеных гостей мирно.
– Что вы хотели?
– Твой сын ахфицер? – одетый в кожанку оголил беззубый рот.
– Он был на фронте. И вы небось тоже воевали…
– Я не воевал, – отрезал одетый в кожанку. – Я был на каторге…
– Все равно, дело подневольное, – взбодрился отец.
– Ты мне политику не гони! Хде он?
– Собирает в саду яблоки…
– Пущай и нам наберет корзинку, – окончательно проснулись солдаты.
– Отойдь! – в кожанке зашел в дом.
В гостиной полез по углам, заглянул под диван, распахнул створки буфета. Подошел к книжному шкафу.
– Анка Куренина. Белиберда! Ни Ленина, ни Марксу нету…
Отец пожал плечами.
Одетый в кожанку вытаскивал и потрошил книги, стучал сапогом по деревянному полу.
Толкнул дверь в детскую:
– Кака цаца!
Я вскочила и прижалась к стене. Одетый в кожанку вывалил на пол содержимое сундука, порылся в вещах.
