Я уже не связывала свое будущее с Медвежьим, где продолжали жить отец и мать. Теперь оно казалось мне крошечным в сравнении с тем миром, который увлекал меня.
Отец часто говорил:
– Прислушались бы к Толстому, занялись нравственным совершенствованием, и не было бы ни разрушений, ни раненых, ни убитых…
Я соглашалась и вместе с тем не соглашалась с отцом. Все мои познания говорили о том, что история человечества полна войн, и что-то более сильное, чем нравственное совершенствование, руководило людьми. Я объясняла это тем, что всегда были люди, которые желали подчинить себе других, воспользоваться чужими благами, но и эти суждения не могли погасить мыслей Льва Толстого.
Я повзрослела, вытянулась и когда смотрелась в зеркало, то все больше задавалась вопросом: почему так слеп Новиков? Чем больше на меня обращали внимание молодые люди, тем с большим упорством я отвергала их ухаживания. Мои подружки даже прозвали меня недотрогой, предрекая будущее монашки. Мало кто знал, с чьим именем на устах я ложилась спать и с чьим просыпалась.
Как-то с подружками заговорили о поселке у Бринкманского сада, в котором переулки назывались по именам детей: Ниновский, Владимирский, Георгиевский. Как мне пояснили, детей фон-Бринкман: Владимирский – так звали сына Владимира, Ниновский – дочь Нину.
– Вот что значит материнская любовь! – воскликнула я. – А чем же прославились Нина и Владимир?
Считала, что улицы называются в честь особых заслуг: полководцев, выигравших сражения, ученых, сделавших открытия, художников, написавших великие полотна.
– Ничем, просто они дети фон-Бринкман.
– Но ведь это же не императорская фамилия, – пыталась я найти другое объяснение.
– Хочешь все знать? Тогда слушай…
И я узнала, что годом раньше застрелился сын фон-Бринкман Владимир. Он учился в мужской гимназии. Первое, что пришло мне в голову, что несчастье произошло от неудачи в учебе, отвергнутой любви. А что еще могло случиться с выходцем из богатой семьи, где всего было в достатке? Но мне ничего не ответили, а лишь заметили: недавно покончила с собой и ее дочь гимназистка Нина.
Мать называла переулки в честь детей, словно предчувствуя их ранний уход из жизни.
– Постойте, а Георгиевский? – спросила я, готовая услышать продолжение семейной истории.
– Георгий учится в Петрограде.
Мне стало не по себе. Мать растила детей. А к чему это приходило…
«Неужели и меня ждет такая судьба?» – невольно спросила себя, и мне сделалось жутко.
Однажды зимой после занятий я вышла из гимназии и заметила на улице оживление. По таявшему снегу толпами куда-то стремились люди и что-то возбужденно говорили. Меня подстрекало девичье любопытство, и я вместе с людьми очутилась на базарной площади. Там было столпотворение: стояли рабочие с красными флагами, оркестр играл «Марсельезу», с трибуны, обтянутой алой материей, говорили речи.
Слышалось:
– Свобода!
– Равенство!
– Братство!
Я прислушивалась: слова мне были знакомы. И мою душу переполняло волнение. Но как-то легковесно звучали они в устах сменявших один другого ораторов.
Когда я выбралась из толпы, то увидела другое зрелище, как городовые срывали с себя погоны. С чего бы это?
Я невольно подумала: «Неужели вот так может сорвать с себя погоны брат Сергей? Вячеслав Новиков? Нет, – сразу успокоила себя. – Они защищают Родину. А эти…»
Долго ходила по городу, ища ответы на возникшие вопросы. Встречала подружек. Одни радовались и хлопали в ладоши, другие замирали и зябко кутались в пальто.
