– А.»
Марина сложила письмо и отдала Карен, а та сунула его в карман.
Последствия от чтения этого письма были несравнимо хуже, чем от письма доктора Свенсон. Сам Андерс сообщал о близости своей смерти, его голос слышался за строчками так явственно и узнаваемо, словно он сам был вместе с ними в кладовке и сам читал вслух свое письмо. Перебарывая слабость в коленях, Марина оперлась рукой о полку с коробками микроволнового попкорна.
– Кто такие Нкомо и Сатурны?
Карен покачала головой:
– Иногда он упоминает их, но я не знаю, кто они. Вероятно, до меня не дошли те письма, где он знакомит меня с ними. Могло бы затеряться и письмо от доктора Свенсон, то самое, с сообщением о его смерти. – Карен провела пальцем по краю банки с горошком. – Пожалуй, я не буду пока заказывать заупокойную службу, подожду твоего возвращения. Мне хочется, чтобы ты тоже присутствовала на ней.
Марина взглянула на нее и кивнула.
– Я не говорю им, что сомневаюсь в его смерти, – сказала она, оглянувшись на чуть приоткрытую дверь кладовки, за которой сидели перед телевизором мальчики. – Я знаю, что им нужен только один четкий ответ, пусть даже самый ужасный. Надежда – ужасная штука. Не знаю, кто придумал назвать надежду добродетелью, потому что это не так. Это чума. Надеяться – все равно, что идти с рыболовным крючком во рту, когда кто-то тянет, дергает за него. Все думают, что я раздавлена смертью Андерса, но на самом деле все гораздо хуже. Я все-таки надеюсь, что эта самая Свенсон солгала по какой-то неизвестной мне причине, что на самом деле она удерживает его либо где-то потеряла.
Карен замолчала.
Ее лицо внезапно озарилось пониманием, а из голоса исчезла паника.
– Я говорю это, но при этом точно знаю, что это неправда. Никто не способен на такую чудовищную ложь. Но тогда это означает, что Андерс умер. Так он умер? – прямо спросила она Марину. – Я не чувствую этого. Ведь я бы почувствовала, если бы он умер. Верно? – Ее глаза наполнились слезами.
Она смахнула их кончиками пальцев.
В такой ситуации не было бы ничего приятнее, чем откровенная ложь, что Андерс жив, или даже несмелое признание возможности этого. Но если Марина согласится с таким предположением – это будет еще один крючок во рту Карен Экман.
Поэтому Марина сказала, что Андерс умер.
Карен сунула руки в карманы и, опустив голову, уставилась на очень чистый деревянный пол.
Марина сказала:
– Он прислал мне открытку из Манауса и два письма из джунглей, написанные сразу после приезда. Они почти целиком посвящены птицам. Я показала их мистеру Фоксу. Если хочешь, я дам тебе прочесть.
– Они нужны мальчикам, – ответила Карен. – Пожалуй, нужно собрать все письма вместе. Для будущего.
Марина никогда не страдала от клаустрофобии, а в кладовой было просторно. Но тут ей захотелось открыть дверь и выйти наружу. Банки с зеленой фасолью, бутылки с клюквенным соком, пачки овсяной муки надвигались на нее, грозно росли в размерах…
– Я не знаю, сколько там пробуду.
– Что бы там ни было, не оставайся там надолго. – Карен вымученно улыбнулась. – Это серьезная ошибка.
Они попрощались.
Марина прошлась в одиночестве под бескрайним шатром бархатной ночи, растворилась в океане тьмы и стряхнула с себя жесткую, тесную скорлупу, в которую была заключена. Интересно, подумала она, настанет ли в ее жизни время, лет через десять или двадцать, когда она перестанет вспоминать о письме Андерса к жене. «Ведь ты сильная и мужественная, и мне с тобой очень повезло». Пожалуй, нет. Она, его коллега, отвечает за его смерть. Она понимала Карен с ее надеждой и была бы не прочь и сама обрести чуточку оптимизма.
