Марина открыла глаза.
Мужчина в костюме тряс ее за плечо, а стюардесса заглядывала ей в лицо. Марина увидела прямо перед собой женский рот, густо накрашенный розово-коричневой помадой. – Мисс?..
– Извините, – пробормотала она.
– Что, неприятный сон приснился? – спросила стюардесса, выпрямляясь.
Теперь Марина увидела ее целиком. Сколько времени она тратит утром на такую обильную косметику? Во сколько ей приходится вставать?
– Вам принести воды?
Марина молча кивнула. Когда имеешь дело с лариамом, не сразу и понятно, где сон, а где явь. «Фогель», Андерс, лаборатория – они все еще здесь, рядом с ней, реальные, нужно лишь закрыть глаза…
Зато самолет относился скорее к области кошмаров.
– Я и сам не люблю летать, – заметил мужчина в костюме и отхлебнул «Кровавую Мэри». – Держусь только на лекарствах.
– Нет-нет, я не боюсь, – возразила Марина.
Что же она все-таки собиралась сказать Андерсу?..
– Нет, боитесь, судя по вашим крикам, – возразил мужчина; раздраженно или дружески – Марина не поняла. Сейчас ей вообще было мало что понятно. Она взяла с подноса стюардессы чашку с водой и выпила ее всю.
– Мне снятся страшные сны, – сообщила Марина и добавила: – В самолетах. Я постараюсь больше не спать.
Мужчина скептически покосился на нее. В конце концов, они ведь соседи, хоть и поневоле…
– Ну а если все-таки заснете, будить вас или нет?
Марина призадумалась.
То и другое было неприятно.
Ей вовсе не хотелось кричать во сне; но не хотелось и почувствовать снова на своем плече чужую руку, которая тебя тормошит. Невыносимой была и интимность ситуации, когда спишь рядом с незнакомцем и, возможно, издаешь какие-либо звуки и дергаешься.
– Не надо, – сказала она и поскорее отвернулась.
Да, точно, она собиралась рассказать Андерсу о докторе Свенсон. Занятная штука, наше подсознание, когда тебе начинает казаться, будто ты можешь набело переписать то, что уже произошло.
Когда Андерс был жив, ей никогда не приходило в голову рассказывать ему о случившемся. Теперь он умер, а она убедила себя, что должна была обо всем рассказать.
Огромное подавленное чувство вины, сидевшее в ней много лет, зашевелилось, дало о себе знать.
Разве не логично, что вина будит вину?
Когда-то давно у Марины Сингх случилась профессиональная неудача, и тогда она ушла из акушерства и гинекологии. Она никогда не рассказывала о ней ни матери (та удивлялась, с чего это ее дочка так нелогично сменила программу специализации), ни мистеру Фоксу – он знал ее лишь как фармаколога.
С людьми, знавшими подробности происшествия, – Джошем Сью и тогдашними друзьями – она постепенно перестала общаться. Давно не слышала она и о докторе Свенсон. Марина с огромным трудом запретила себе вспоминать ту историю и больше не прокручивала в памяти события, не анализировала моменты, когда все могло бы произойти иначе…
Марина Сингх была старшим ординатором, а доктор Свенсон штатным врачом госпиталя. В ту самую ночь или, как говорилось потом на наблюдательном совете, «в упомянутую ночь», она работала в окружном госпитале Балтимора. Хлопот выдалось много, но бывало и хуже. После полуночи привезли женщину, у которой уже три часа продолжались схватки. У нее уже было двое детей, и она, по ее словам, не торопилась ехать в госпиталь…
– Как вы себя чувствуете? – спросила стюардесса.
– Все в порядке, – ответила Марина. Ее глаза были горячими и сухими; она старалась их не закрывать.
