Ошеломленное опьянение от всезнайства Анны прошло довольно скоро. Ульяна позже всех поняла, что разбирается новая сотрудница далеко не во всем, знания поверхностны, а связи, которыми она так гордилась, не стоят ни гроша. Сорвав несколько съемок, Анна оказалась под угрозой увольнения, но вовремя взяла больничный, а потом ушла сама. С тех пор Ульяна встречала ее в коридорах телецентра, машинально здоровалась, и согласно кивала, когда Анна начинала причитать в ухо что-нибудь жалостливое, вроде просьб пристроить ее обратно, но никаких действий не предпринимала.
Анна, как обычно, не стала дожидаться, пока Ульяна поделится новостями, быстренько сказала, что работает над новым проектом, пишет сценарий мистического триллера, которым вроде бы заинтересовался сам Михайлов, а потом снисходительно процедила:
– А вообще я сейчас плотно подсела на омегаверс, чего, кстати, и тебе советую. В нем будущее.
– Чьё будущее? – поинтересовалась Ульяна с фальшивым интересом.
– А всехнее. Литературы, например. Живописи. Культуры, милая моя. Культура – она ведь как ртуть, не стоит на месте. Вот ты, к примеру, сидишь с почти голыми сиськами в кадре и думаешь, что это ново, а это уже сто раз обсосано и забыто. Потому что, хоть обижайся, хоть нет, но ты обеими ногами стоишь не то, что даже в двадцатом – в девятнадцатом веке. Это тогда благородные девицы обязаны были по определению немного музицировать, чуть-чуть петь, слегка писать натюрморты и пейзажи. А для чего? Чтобы выгодно продаться будущему мужу. Сейчас, чтобы добиться успеха, женщина должна быть на голову выше любого мужика. Просто ты вращаешься не в тех кругах, потому еще и витаешь в облаках. Помнишь, я говорила, что могу познакомить тебя с нужными людьми, разбирающимися в искусстве?
Ульяна замычала.
Пару-тройку лет назад она сдуру приняла приглашение Анны и явилась к ней в гости, прихватив бутылку вина, разодевшись в пух и прах. По телефону подруга долго и пафосно распиналась «какие будут люди, элита, богема…»
«Элита и богема» оказалась пятью помятыми мужичками в грязных свитерах, с дикими глазами и лохматыми бороденками, и двумя похожими друг на друга тетками неопределенного возраста, с прокуренными порочными лицами вокзальных шалав. Даже накрашены они были одинаково: с жирным слоем голубых теней на веках и морковной помадой, уже изрядно съеденной. Квартира в панельной шестнадцатиэтажке была убита в хлам бесконечными пьянками. Обои слезали со стен клочьями, от стен шел сивушный запах, а тусклые стекла окон не мыли, похоже, несколько лет. Ульяна шла по потрескавшемуся линолеуму, стараясь ничего не касаться, в полуобмороке увидела наглого рыжего таракана, и с тоской оглянулась на дверь: сбежать что ли?
– Это сам Савранский, – шепнула на ухо вынырнувшая из-за угла Анна, кивнув в сторону плюгавого мужичка, ковырявшего пробку на принесенной Ульяной бутылке. – А вот это наша знаменитая поэтесса Пенькова.
– Очи-и-инь ра-а-адая, – жеманно протянула знаменитая поэтесса. Ульяна сглотнула и уставилась на тощие ноги поэтессы, затянутые в синие колготки. Под капроном виднелись сбитые коленки. Ульяна отвела взгляд, посмотрела на Савранского, и еще хотела спросить, чем он знаменит, но Анна уже убежала в гостиную, где, судя по ожесточенным спорам, обсуждалась судьба мировой культуры.
– Гибнет Россия, – грустно сказал кто-то сбоку. Ульяна повернулась и увидела тощего мужика в зеленом свитере, ростом едва достающего ей до плеча.
