На районе - страница 4

Фатима вела себя хорошо, уж поверьте мне. Именно тогда я понял, что наш отец – плохой человек. Разве глупый обычай стоит счастья родной дочери? Разве можно продавать своих детей, как овец?

Вы должны простить меня, я был тогда еще очень маленький и многого не понимал. И подумать не мог, что можно заставить сделать что-то против воли и на это могут быть свои резоны. Для меня все происходящее было кошмаром, огромной всеобщей неразумностью. Как будто все вокруг вдруг сошли с ума и творят совсем сумасшедшие вещи.

Мою сестру на несколько мгновений оставили в покое. Фатима сидела в глубоком кресле с подвернутым подолом расшитой накидки в темной комнате одна. Я глядел на нее из-за занавеса, хотел подойти, сказать, чтобы она бежала из дома, попросилась бы к подруге или просто уехала. Я бы отдал ей все свои деньги, которые копил на велосипед. Но тут мама позвала меня помочь на кухне. А может, она просто хотела держать меня под присмотром. Наверное, знала, что могу глупостей натворить. В тот день мне было не по себе. Не находил себе места – то беспричинно смеялся, то плакал, забившись в уголок. Отца старался избегать.

Где-то через час мы все услышали шум, доносившийся из большой комнаты. Мама всплеснула руками и побежала. Я увязался следом. Перед нами предстала ужасная картина. Отец громко ругался, моя сестра плакала. Она скатилась на пол в своем красивом платье, упрашивала отца не заставлять ее выходить замуж, цепляясь за край его брюк. Сурьма потекла, хна размазалась, отчего ее глаза стали еще больше и казалось, будто под ними черные круги – как у людей, находящихся при смерти. Отец отпихивал ее ногой. Потом ему надоело, он размахнулся и ударил Фатиму по лицу. Моя сестренка отпрянула, уперевшись спиной в кресло, потом опустила голову и замолчала. Мама бросилась к ней. Отец плюнул на пол, громко сказал, чтобы все готовились, и ушел.

Мои ноги как будто приросли к полу, глаза были широко распахнуты. Отец не очень много места занимал в нашем повседневном быту. Чаще всего мы не видели и не слышали его месяцами – он работал в другом городе. Злость клокочущей пеной поднималась из меня, чтобы хлынуть наружу. Меня трясло, как от холода. Я бледнел. И взрослый человек не смог бы сдерживать это вечно.

Я закричал так громко, как только мог. Я называл отца свиньей. Самое страшное ругательство, которое знал. Понесся за ним. Через анфилады комнат. Выбежал на улицу и увидел его стоящим рядом с родителями жениха. Я бросился на отца, как дикое животное, вцепился в его ногу и стал рвать ее зубами, бил кулачками по нему – по всему, до чего дотягивался. Долго это не могло продолжаться. Отец поднял меня к своему лицу, встряхнул и отшвырнул подальше с ругательствами, половину из которых я и понять-то толком не мог. Потом крикнул что-то моему старшему брату. Меня схватили Тахир и Исмаил, подняли на ноги и отнесли в чулан, где заперли. Я сопротивлялся, кусался, кричал, звал на помощь, вертелся так, что Исмаилу пришлось еще пару раз тряхнуть меня хорошенько. Помню, он тоже был не рад, шептал, чтобы я пришел в себя, потому что отец сегодня не в настроении. Как преступнику, мне уже было нечего терять. В чулане я долго еще кричал и бросался на дверь, потом усталость одолела меня. Через некоторое время понял, что все ушли без меня. Не увижу свадьбы, не увижу, как сестра опять будет плакать, не увижу, как отец потрет руки, будто дело сделано и сделка совершена: не продешевил, все как надо. Не помню, сколько плакал, лежа на полу в чулане, среди старых веников и банок. Наверное, заснул, потому что не услышал, как кто-то подошел и дверца отворилась. Помню только, как меня грубо выволакивают наружу. Это был отец. Он глядел на меня с тою победной ухмылкой, что я представлял себе.