А познакомились мы с ней впервые год назад, когда она сидела на лавочке напротив моего окна и плакала. Я как обычно сидела на подоконнике и рисовала в своем скетчбуке абрикосовый пирог мадам Дюпри. Я на той неделе его как раз впервые попробовала и была чрезвычайно вдохновлена. Мари меня не сразу заметила. За годы сидения на подоконнике я повидала многое на этой лавочке – от барыг, продающих травку местным растаманам, до мирно спящего бомжа. Но вот как реагировать на плачущего человека, я не представляла. Сначала мне захотелось спрятаться за шторкой, потому что подумала, что ей наверняка будет неловко, когда она меня увидит. Но потом я решила, что раз уж она сидит и плачет на улице, а не у себя дома, то должна быть готова к тому, что кто-то заметит ее эмоциональный эксгибиционизм. Пока я так рассуждала, Мари подняла глаза, увидела меня, засмущалась и стала вытирать слезы неловкими и нервными движениями. Надо отдать ей должное – она не убежала, а тихонько поздоровалась и помахала рукой. Она, конечно, сразу заметила трубку у меня под носом и наглым образом переключила фокус внимания со своего зареванного личика на мои проблемы со здоровьем – стала расспрашивать, что да как. Но я человек не особо стеснительный и все ей рассказала про себя – про баллон, про маму на двух работах и папу, спасающего детей в Африке. Странным образом ей от этого легче не стало, она словно засмущалась от этой информации еще больше, чем от своих слез. И вот тогда, будто оправдываясь за то, что она может дышать без трубки, Мари рассказала, что и в ее жизни не все так гладко. Так я узнала про Жана.
С того самого дня она каждый день проходила мимо моего окна после работы (вечером она добиралась до дома на метро), и мы с ней общались на разные темы. Про Жана она больше не говорила, как и про мой баллон, в общем-то. Удивительно, что ей всегда было комфортно со мной общаться, несмотря на то, что я в два раза младше неё. Но вот до сих пор по утрам она бежит сломя голову к машине своего ненаглядного Жана, и даже без ее рассказов я понимаю, что у них ничего не изменилось.
В это время из дома напротив вышла мадам Сильви со своим мопсом. Они прогуливаются дважды в день. Как раз около восьми часов они проходят мимо моего окна. Мадам Сильви неизменно говорит:
– Кати, деточка, здравствуй! Чудесно выглядишь!
Она так говорила даже тогда, когда я пила какие-то новейшие экспериментальные лекарства и за месяц превратилась в скелет не только по объемам, но и по цвету лица. С тех пор я точно знаю, что серо-коричневый с синеватым отливом мне не идет. В общем, этой дежурной фразой мадам Сильви пытается облегчить мою участь. Хотя ее никто не просил, да я и не жаловалась ей никогда.
Вообще, все люди, которые видят меня, делятся на два типа. Люди первого типа могут узнать, в чем дело, и дальше вести себя как ни в чем ни бывало. Им самим становится неловко, а еще, возможно, они боятся смерти, не хотят даже думать о ней и пытаются всеми силами переключать свое внимание на что-то позитивное, ну или хотя бы нейтральное. Отчасти, это тоже фаза отрицания. У некоторых людей она вообще длится всю жизнь, хотя со мной они даже не знакомы. По-моему, лучше смотреть фактам в лицо и отталкиваться в своих действиях от реальности, а не от своих иллюзий. Мало кому удается отрицать что-то всю свою жизнь, а чем позже ты сталкиваешься с неприятной действительностью, тем больнее и обиднее за годы, проведенные в блаженном неведении. Это все равно, что видеть прекрасный сон, который наутро обречен прерваться въедливым пищанием будильника. Только некоторые ведь умудряются спать годами и даже десятилетиями! Но это их выбор, конечно, просто я не такая.
