– А я Дарима, – положив ладони на колени и смущённо поджав плечи, представилась она и заулыбалась.
Её большие восточные глаза уставились прямо на него.
– А правда, что вы дрались с восьмерыми разбойниками в нашем трактире и всех убили? – заёрзав на стуле, вдруг спросила она.
– Я? С восьмерыми? – рассмеялся Гаспар. – Это тебе Годо такое рассказал?
– Нет. Господин Годо совсем о вас не говорит. И мне велел строго-настрого о вас ни с кем не разговаривать. Просто судачат местные. Я сразу поняла, что о вас.
– Нет, Дарима, люди врут. Так, повздорили слегка. Но я никого не убивал. Честное слово! Разве я похож на кровожадного убийцу? – приподняв бровь, спросил он.
– Нет, у вас очень добрые глаза, – снова заёрзав, сказала она. – Но у вас столько шрамов. Вы мне больше напоминаете сказочного рыцаря, – мечтательно вздохнув, добавила она.
– Ты видела мои шрамы? – удивлённо вскинув бровь, спросил Гаспар.
– Ой! – прижав ладонь ко рту, осеклась она. – Я отмывала вас от крови. Вы тогда были без чувств, а после ещё долго бредили.
– О, Господь милосердный, ты видела меня голым, – покачивая головой, усмехнулся Гаспар.
– Угу, – закусив стыдливо палец, произнесла она.
– Ну что же. Придётся теперь на тебе жениться, – пожимая плечами, сказал он.
– Скажете тоже, жениться, – хихикнула Дарима. – Вы, должно быть, уже женаты. Такой высокий, сильный, красивый. Такие одинокими не бывают.
Гаспар приумолк, провалившись куда-то в глубины нахлынувших воспоминаний. Затем, вскинув брови, вздохнул и снова посмотрел на Дариму.
– Да. Осталась у меня в Орлеане одна дама. Хотя зная её безудержную тягу к вину и веселью, едва ли она ещё остаётся моей.
– А я вот редко пью. Только когда нет настроения петь, а господин Годо очень просит.
– Ты поёшь? – с искренним удивлением спросил Гаспар.
– Да и немного играю на мандолине. Пою иногда для посетителей трактира. Хотя чаще я бываю на кухне. Говорят, что никто таких вкусных пирогов не печёт во всей Ракше. Я нарасхват, – улыбаясь, кокетливо сказала она. – Господин Годо часто говорит, что трактир только на мне и держится.
– Убеждён, он не льстит, – откусив край пирога и зажмуривая от удовольствия глаза, произнёс Гаспар.
– А хотите, я и вам спою? – подскочив на стуле, вдруг оживлённо спросила она.
– Спрашиваешь?! – вытаращив на неё свои карие глаза, сказал Гаспар.
Пышка, словно на крыльях, выпорхнула из комнаты и тут же вернулась, сжимая в руках мандолину. Приняв артистичную позу и игриво посмотрев на Гаспара, она заиграла. Комната наполнилась мелодичной грустью.
Гаспар глубоко втянул носом воздух и, прикрыв веки, стал слушать. Она запела. Голос Даримы, льющийся, звонкий и чистый, тронул его до глубины души.
Дарима пела о любви, грустной и неразделённой. Ей удалось задеть его за живое. Гаспар с трудом сдержал слёзы. С годами он становился всё сентиментальнее, и это ему в себе не нравилось.
Когда Дарима умолкла, он протянул руку и, взяв её ладонь, нежно поцеловал запястье.
– Это было божественно, – со вздохом признал он.
– Благодарю. Мне безумно приятно, – смущённо ответила она.
– Дарима-а-а-а!!! – раздался чей-то голос в прихожей.
– Ой, ну всё! Я побежала. Без меня на кухне уже беда, – взволнованно и суетливо сказала она и, по-детски помахав Гаспару рукой, скрылась за дверью.
Крестоносец выдохнул и, с хрустом расправив плечи, поднялся с кровати. Слегка прихрамывая, он подошёл к столу, у которого на стуле была приготовлена чистая одежда. «Моя, должно быть, вся в грязи и крови». Одевшись, Гаспар взглянул на слегка короткие рукава и, ухмыльнувшись, завернул их до локтя.
