Это был, разумеется, Бакович. Одна рука в кармане. Там наверняка нож и кастет. Хватило ума встать сбоку от входа, чтобы, как это принято у подобных ему, напасть на противника сзади.
Но не хватило ума догадаться, что его обойдут со двора.
Черский улыбнулся и ощутил, как закипает в нем ярость. Он всегда улыбался, когда ощущал что-то такое. Так улыбается пират, когда видит на горизонте галеон, полный пленниц и сокровищ, но чреватый и случайной смертью.
Черский оторвался от стены, выдохнул и решительно зашагал прямо к противнику.
– Дебилам привет! – крикнул он так, что эхо запрыгало между домами.
Бакович вздрогнул и обернулся. Рука рванулась из кармана, в свете уличного фонаря блеснуло на мгновение лезвие ножа.
А в следующее мгновение рыхлый белый снежок, слепленный из того самого сугроба, что прел во дворе, врезался ему прямо в лицо.
Ослепленный Бакович замахал руками, нечленораздельно выругался, попытался стряхнуть с лица снег, но Черский уже был у него за спиной и отработанным движением вывернул руки. Бакович завизжал от боли, нож выпал и замер посреди лужи.
Черский врезал ему несколько раз под дых, потом приложил об стену. Убедился, что клиент обмяк, – и только тогда отпустил, чтобы поднять из холодной воды тот самый нож.
Отряхнул капли с лезвия и продемонстрировал Баковичу. Тот так и стоял, прижимаясь к стене и тупо вращая глазами.
– Ты собирался меня этим убить, – сообщил Черский. – Нехорошее дело. Я это так не оставлю.
Бакович таращился на него, словно не мог найти нужного слова. А потом вдруг рванулся – но не на противника, а прочь, вдоль по улице, и исчез за одним из поворотов.
Вечерняя улица Бабеля была, как назло, совершенно пуста. У схватки не оказалось случайных свидетелей. Хотя, казалось бы, центр города…
Черский не стал преследовать фальшивого историка. Просто стоял возле редакции и уже глазами знатока рассматривал лезвие, которое еще пару минут назад собиралось войти в его тело.
Нож был хороший и именно боевой. С такими не в походы ходят, такими убивают. Как этот дурак догадался раздобыть именно такой нож?
Черт, опять на журналистское расследование потянуло.
Он поднял взгляд и увидел Нэнэ. Она стояла рядом, не в силах отвести глаз со зловещего лезвия. От увиденного она словно окаменела.
Черский убрал нож и взял ее под руку.
– Пошли, поедим, – произнес он, двинувшись вниз по улице. – Этот нам уже ничего не сделает.
* * *
Блинная пристроилась на очень литературном перекрестке улицы Бабеля и бульвара имени Гоголя, в дешевой пристройке из пластикового каркаса и стеклянных стен. Теплое дыхание от чугунных конфорок, аромат свежевыпеченных блинов, десять видов начинок – даже тот, кто просто проходил мимо, вдруг ощущал в животе сосущую пустоту, а на ум приходило, что блинчик точно не повредит.
После пресных лет советской власти и пустых перестроечных прилавков это был настоящий хит – особенно для тех, кого все равно не пропустят в пьяный ресторанный загул.
Ее огонек горел сквозь вечерний зимний мрак, словно напоминал, что на часах еще совсем не поздно и время, чтобы закончить статью, есть. Особенно если живешь здесь же, на Гоголя.
Но сейчас и тут было пустынно. С работы, у кого она была, все уже вернулись, а погода, темень и финансовый кризис не располагали к тому, чтобы ужинать в городе.
Черский заказал как в прошлый раз: четыре блинчика на двоих. Два сытных, с ветчиной и чудесно соленым сыром, и два с шоколадом. Все за его счет.
