Я оборачиваюсь к ней, целую. Ее преданность и любовь так радуют меня.
– Ах, Варя, какая у нас будет дивная жизнь! – шепчу я ей.
– Наконец приехала, родная! А у нас тут новость – взята швейцарка. Ну и сокровище! Увидишь! – шепчет она пренебрежительно.
Я сразу понимаю все. Варя ненавидит «чужеземку». Она ревнует ее ко мне, к детям, к своему положению у нас в доме.
– M-lle Эльза уже здесь? – срывается у меня.
– Bonjour, m-lle Lydie! – слышу я тоненький голосок.
Передо мною низенького роста девушка, черноглазая, миловидная, свеженькая.
– Эльза, – говорю я по-французски, протягивая ей руку, – мы будем друзьями? Не правда ли?
Она улыбается, и глубокие ямочки играют у нее на щеках.
Варя презрительно поджимает губы. Я беру ее за руку.
– Не сердись, – шепчу я ей мимоходом. – Ведь и нужно было обласкать. Но тебя я не променяю ни на кого.
– Барышня золотая наша приехала, – слышу я громкий голос, и веселое, жизнерадостное существо, девушка двадцати семи лет, горничная мамы-Нэлли, служившая у нее еще в годы девичества, бросается меня целовать: – Наконец-то! Шесть лет этого ждали! – кричит она и от избытка чувств подхватывает на руки мою младшую сестренку.
– Ура! Кричите «ура», мальчики! – подталкивает она братьев.
Саша раскрывает рот. Павлик машет ручонкой.
– Не надо кричать. Мы не солдаты. Лучше пойдем, покажем Лиде все, что мы приготовили для нее, – говорит Павлик.
– Конечно, конечно.
«Солнышко» и мама-Нэлли примыкают к нашей юной толпе.
У входа в дом флаги. Балкон обвит зеленью и полевыми цветами. Из них сплетена искусная надпись «Добро пожаловать, сестрица».
Это дети с воспитательницами сплели ее для меня.
Всюду букеты моих любимых ландышей: в вазах, в граненых бокальчиках, в стаканах. Мой портрет тоже увит ими.
– В Лидину комнату теперь, живее! – командует Павлик, и с визгом ребятишки бегут туда.
Обняв маму-Нэлли и лаская глазами папу-Солнышко, вхожу в приготовленное для меня гнездышко.
Оно в верхнем этаже. Окна выходят на Неву. Вот она сверкает серебристой лентой между кружевом сосен. Комната вся голубая. Ее стены выкрашены «под небо». На полу, перед письменным столом, – шкура дикой козы. Голубые драпировки из крепона, уютная кушетка, на которой так хорошо читать, так сладко грезить; ореховый шкап с большим зеркалом, вделанным в дверцы.
На письменном столе – изящный прибор для письма из красивого серого мрамора с бронзой. В углу, за ширмами, – белоснежная кровать. Там же и огромный мраморный умывальник. Заботливые руки, поставившие его, знали, что я люблю плескаться, как утка, и предусмотрели все. Над столом полочка с книгами: Лермонтов, Надсон и Тургенев, чудесный Тургенев, перед ним я склоняюсь до земли.
Никаких статуэток, бибело, ни туалета с его принадлежностями в комнате нет. Если бы не голубой цвет и нежные тона, можно было бы подумать, что это комната юноши. Но я не люблю никаких украшений, которые так «обожают» барышни моих лет. Моя душа – душа мальчугана. Родные знают это и украсили мою комнату именно так, как я мечтала сама.
– Тебе нравится? Да? Нравится? Скажи! – кричат братишки и сестренки.
Но сказать я ничего не в силах. Я счастлива, бесконечно счастлива. Оборачиваюсь к Солнышку, к маме. Протягиваю руки, благодарю без слов.
Какие у них счастливые лица!
– Зимою мы прибавим мебели на городской квартире, – роняет отец.
– Да, да. Будет еще уютнее, – вторит мать.
– Да может ли быть лучше того, что я здесь вижу? – срывается с моих уст в восторге.
