Читать онлайн Иван Жученко - На юг

И БЫЛО НАЧАЛО

В шестой день Бог создал зверей и человека. (Бытие 1:24-31)

Что ж, Господь Бог наш, сбросивший нас с плеча в пропасть построенного им и усовершенствованного человеком порочного мира, имел честь уточнить дату начала этой Божественной комедии. Но как и у Данте, естественно, все не могло пойти слишком гладко, может оно и было так задумано, в виде кромешного хаоса.

Я, как представитель среднего класса, среднего роста, немного маленького веса, отцепивший себе прекрасную половинку женского пола, я ваш покорный слуга в течение следующих сотен страниц буду очернять все аспекты человеческого существования, и я буду это делать до тех пор, засунув конечно вашу голову в тиски, и буду крутить вертель, все сильнее и сильнее закручивая мысли в вашей голове, и с каждым разгоном вашего давления, вы будете думать что «нет, ну это точно конец этой оперы», но мои дорогие, это лишь жалкое начало, начало моей писательской карьеры.

Я, как и любой человек, обычный потребитель существующего контента, всё изящно впитываю как губка и воспроизвожу когда мне нужно в том акценте, что нужен именно мне. Библия, Ницше, Кант, Данте, режиссер Финчер, картины Да Винчи, фильмы Ди Каприо, десятки просмотренных роликов на YouTube, биографии худших из лучших, архивы наполеоновских войн и тысячи, нет… десятки тысяч статей на Википедии.

Всё это впитав, я постараюсь выдать вам хороший продукт. Сомнительно, крайне сомнительно, что вы разберетесь во всех завязанных хитросплетенных моментах, но… я желаю вам удачи.

В книге будет сюжетная линия, обычный сопливый детективчик, по поимке одного из обычных маньяков под именем «Потрошитель Яммера». Его будет искать сенатор Освальд и остальные персонажи данной поэмы. Но как говорится, дьявол в деталях.

Все события, прочитанные вами, являются основанными на реальных событиях.

И в конце концов, смех безумия от прочтенного Ваш – станет гимном в мою честь.

ГЛАВА 1

Холодное утро ноября. Птицы уже совсем не щебечут за окном. Все, кто хотел улететь на юг с наших прогнивших земель, давно улетели. Остались лишь совы да вороны.

Индустриализация зашла в старый свет, и теперь все – от богачей до трущебных крыс, что называют себя пролетариями, прочитав лишь пару брошюр с цитатами Маркса и Энгельса, – постепенно и довольно быстро улучшают свое бренное бытие.

Веками, нет, даже тысячелетиями ничего не менялось. Все пахали в поле до посинения, чтобы прокормить себя и свою семью. Сейчас же с приходом так называемых "машин" все меняется…

Станки, заводы, первые прототипы паровых двигателей и автомобилей изрядно меняют картину Дойчланда.

Знаете ли вы, что если собрать 10 немецких годов, то по промышленности мы опережаем Англосаксонскую империю? Да, это так. И это есть факт. Количество заводов и промышленных возможностей – мы явно впереди… Кхм, ну что ж, что-то я затягиваю про промышленность, и ваши мозги уже скрутились до сырных косичек, и я могу медленно потянуть за них и одеть на них яркие, школьные, белые банты… а это я еще до концерна "Герман-Геринг" не дошел, не то что до "Фольцваген-групп".

Продолжим…

Холодное утро ноября. Наш персонаж… нет, пожалуй, назову его Личностью с большой буквы, быстрым шагом продвигается к улице Дайхштрассе. Его синие от мороза и легкого ноябрьского снега пальцы прикрывают перчатки из нежной оленины, что подарила мать. Время от времени он, поднимая голову, ищет в встречных людях кого-то знакомого, иногда здороваясь, но на словах, не за руку.

Длинное черное пальто с отпавшей нижней пуговицей моментами распахивается от пронзающего ветра, и у нашего героя закрадывается мысль "почему он сегодня не остался дома".

В очередной раз подняв голову, он потянул руку к тяжелой дубовой двери. Зайдя в здание, отдав пальто в гардероб, он чуть спеша пошел в свой кабинет.

В тусклый кабинет зашла секретарша. Пышная девушка по имени Моника, лет 25 (никто никогда не знал сколько ей на самом деле), всегда долго красилась перед выходом, но никогда не опаздывала на работу. Ее тонкие пальцы с кольцом с зеленым, похожим на изумруд, камнем положили довольно тяжелую стопку документов на стол перед мной.

– Господин Сенатор, это Ваше расписание до конца недели, – тихим, но довольно звонким голосом сказала она. – Туда входит, как всегда, расписание ужинов. Из примечательного – ужин во вторник в 18:00 с Петером Ремарком и Бургомистром Лейбницем.

– Благодарю, Моника. – Не подняв глаз, ответил я.

Сенатор Освальд был довольно юным человеком для политики и тем более для написания законов. Он возглавлял максимум бюрократии – комитет по законам Нижней Саксонии. Как вы наверное уже поняли, действия происходят в Ганновере – промышленном городке с политически важным для импорта всей империи портом.

Время приближалось к позднему вечеру. Большая часть представителей так называемого "народа" ушла с работы и примкнула к другим сливкам общества в бардели и оперы на севере нашего замечательного города.

С каждой минутой толстые книги и перечни законов становились все тяжелее, и при каждом переворачивании страниц, честно говоря, чувствовалась какая-то усталость и монотонность от процесса.

Освальд впервые с самого входа в сенат поднял взгляд и посмотрел на старое фото в рамке – фото его семьи.

Неужели, я совсем забыл вам рассказать?

Да, у Освальда до всех этих бумаг и белокурой красавицы секретарши была любящая жена и маленький 4-летний сын. Хорошая была картинка, как в сказках, которые на ночь рассказывают нам бабушки, чтобы мы лучше спали, но к сожалению, эта история закончилась печально.

Жена Освальда подхватила грипп и сильно болела последние два месяца 1897 года. Освальд разрывался между работой и домом, работая по 15 часов в сутки, остальные он мчался, чтобы уделить ей время, своей единственной.

31 декабря он задержался и решил перед дорогой домой взять буженины и бутылку чего-то хорошего.

Прийдя к дому, он увидел пламя, столь яркое, словно феникс поразил улицу. Но феникс означает возрождение, а тут было пепелище из двух трупов…

Спустя несколько часов к полуночи пожарным удалось потушить пламя. Без вопросов и слов подошел давний друг и комиссар полиции района.

– Друг мой, Освальд, керосиновая лампа… она по всей видимости упала вместе с ней, и огонь проник во все комнаты, они не мучались, умерли быстро, надышавшись угарным газом.

Освальд смотрел на развалившийся дом, слушая слова друга и комиссара полиции. Его сердце сжималось от боли, и он чувствовал, как вся его жизнь рушится вмиг. Все, что было ценно в его мире, погибло в этом ужасном пожаре.

Вскоре началось расследование, и полиция пришла к выводу, что пожар был случайным, вызванным падением керосиновой лампы. Освальд не мог поверить в такое стечение обстоятельств. Он чувствовал себя виноватым, что не был рядом в тот момент, что не смог спасти свою семью.

Освальд провел дни и ночи, пытаясь понять, как ему жить дальше. Его работа стала единственным, что у него оставалось. Он погрузился в нее еще глубже, стараясь забыть о своем горе. Но тень прошлого всегда следовала за ним, напоминая о потере, которую он никогда не сможет забыть.

Прозвенел колокол. Сегодня день памяти по Святой Богородице Остобрамской. Католиков в городе осталось немного, но по их праздникам можно спокойно определить число и год. Человечеству не кажется, что они наплодили больше праздников, чем могут прожевать?

Как мы, я и Освальд уже поняли, сегодня 16 ноября, и дело близится к вечеру, а рабочий стол завален будто до мая 1905 года.

Что-то мелочно горькое вспомнил Освальд, поднявшись со стола, он подошел к большому окну с пейзажем на площадь Блюхера перед сенатом.

Освальд смотрел взглядом на две тысячи ярдов, пока не заметил или не вспомнил что-то знакомое в этой довикторианской брущатке. Резко схватил мамины перчатки из нежной оленины, накинув пальто и быстрым шагом покидая кабинет, он лишь успел обронить фразу:

– Спасибо, Моника, Вы свободны.

Освальд мог бы красочно описать и похвалить старания Моники, девка давно бы могла устроиться в транспортную торговую компанию в порту и зарабатывать больше, но она сидит на госслужбе и с трепетом помогает своему боссу, может, просто боится развиваться или уйти, или ей движет нечто большее.

Спустившись по ступеням сената и отворив дверь, Освальд притушил свой пыл, и взгляд его стал более детским и робким. Он глядел в окно небольшого паба с другого конца площади. Самое странное, как после столь долгого пребывания на бумажной работе он оставил себе такой орлиный взгляд.

Причесывая свой бардак на голове в отражение зеркал игрушечных лавок по пути, Освальд не спеша шел.

Зайдя в паб, он еще медленее подошел к столу возле стойки и опустил свой взгляд на одинокую фройляйн.

– Мила, добрый вечер, – сказал Освальд. – Что такая милая фройляйн как Вы забыли в столь мрачном от трущоб и крыс городе?

– Господин Сенатор, – ответила Мила с ухмылкой. – Этот бетон, крысы и трущобы у меня в сердце и крови. Пусть я и уехала на 7 лет, но Британия и их напыщенность и гордость своим чаям ни им не мне совсем ни к лицу, вот я и решила посетить свою родину и Вашу бумажную крепость.

Освальд слушал Милу с интересом, улыбаясь в ответ. Его сердце было тяжело от недавней утраты, но разговор с этой загадочной женщиной из далекого прошлого казался отвлечением от горя.

– Вы удивительно остроумная, Мила, – сказал он. – Пожалуй, встреча с вами стала для меня светлым пятном в этом мрачном городе. Вы смогли вернуть мне частичку утраченной надежды.

Мила взглянула на него с интересом, словно читая его душу. Ее глаза были как две загадочные глубины, и Освальд чувствовал, что она способна на многое, как он когда-то считал и раньше.

– Господин Сенатор, – прошептала Мила. – Судьба иногда приносит нам нечто неожиданное.

Они продолжили беседу, словно уносясь в мир собственных мыслей и надежд.

Но каждую секунду, как Освальд смотрел на Милу, он вспоминал свою Фрау… и он будто в душе чувствовал измену…

– 22:00 Мы закрываемся, дохлебывайте и уходите, господа, – сказал старый бармен.

Освальд помог надеть пальто Миле и проводил ее до выхода, где ее ждал экипаж такси.

– Мы еще увидимся, – сказала Мила.

– Не знаю, – тихо ответил Освальд.

Пройдя пару кварталов и немного покачнувшись от вина, Освальд присел на лавочку, стоящую возле таможенного отделения, чьи сотрудники давно дома пили чай.

Закурив сигарету, он почувствовал чью-то тяжелую руку на плече. Повернув голову, боковым зрением он увидел до боли знакомое лицо в темноте.

– Кто Вы? Я Вас знаю? – спросил Освальд.

– Oui, Oswald, je suis ta conscience, – сказал человек из темноты.

– Француз… – опустив обратно свой взгляд в викторианскую брущатку, ответил Освальд.

– Я видел, как ты был не такой скучный как всегда, не такой грубый и даже помог с пальто той мадемуазель, – сказал Француз.

– Фройляйн, правильно говорит фройляйн, – с упреком возразил Освальд. – Ты не в третьей республике и это тебе не шаболда из Бастилии.

– Сколько ты не прячься от себя и своей сущности, сколько не уходи во взгляды прохожих людей и теплоту перчаток, подаренных твоей матерью, ты не убежишь от потери своей Фрау и ты найдешь свою сущность быстрее, чем ты думаешь, – сказал Француз, положив вторую руку на плечо Освальда.

Обойдя лавочку, француз присел рядом, закурив трубку с американским табаком.