На земле Заратуштры - страница 2

Он, мой муж, вдруг кажется мне таким живым и таким настоящим, собранным из настоящих костей и плоти, и мне думается, что вот я сейчас захочу его коснуться, вытяну пальцы, задержу дыхание – и не коснусь. Исчезну.

Я слегка одёргиваю руку, когда он сам тянется ко мне. Он не обижается: не спрашивает, в чём дело, и не пытается меня разговорить. Думает, я волнуюсь. А отчего не думать?

Первые белые звёзды загораются вдали. Мы едем туда, где я последний раз была без малого десять лет назад и где мне предстоит провести ближайшие пару дней, – ну, знаете, как это бывает: поминки, разбор старых вещей, принятие каких-то совершенно туманных, но отчего-то очень нужных решений. Я нарочно попросила мужа уехать завтра и не оставаться со мной – зачем нам это? Да и мне, я думаю, должно стать спокойнее: я сделаю положенные дела и подумаю, что к чему. Только вот думать – о чём? Я ведь даже толком не представляю, зачем я еду, если быть честной.

В собственных мыслях, переступая через обвалившиеся балки воспоминаний и пытаясь выскрести из памяти хоть что-нибудь знакомое, я даже не сразу понимаю, что мы доехали. Жёлтые старые домики, построенные из песка и глины, едва различимы в тусклом сумеречном свете. Из окна машины они кажутся такими хрупкими, будто подуй ветер малость сильнее – и всё исчезнет, и воздух подхватит пыль, некогда бывшую домами, и разнесёт её по миру, и люди будут дышать ею, никогда не узнав, что дышат разрушенным городом.

Но тусклые жёлтые постройки, окутанные синими тенями, не ломаются и не рассыпаются одна за другой, будто бросая мне вызов. Из окон на шум лениво выглядывают любопытные головы: то старушек, решивших проверить, кого там черти носят, то детей, для которых всякая приезжая машина эквивалентна празднику. Глаза их сощурены – видно, ветер и вправду разбушевался. Кажется, в детстве ветер был обычным делом – я пытаюсь вспомнить, но воспоминания будто ограждены от меня широкой глухой стеной.

Я мысленно радуюсь, что меня от ветра защищает стекло, а его завывания почти перекрывают шум мотора.

Небо давит почти ощутимо, пытаясь впечатать меня в сухую потрескавшуюся землю; глубокий синий цвет кажется всё более неестественным – я вдруг понимаю, что с каждой минутой, с каждым брошенным на небо взглядом этот синий всё больше напоминает мне цвет вечерней воды, а не цвет неба. Я тяжело вздыхаю и беззвучно себя успокаиваю, одними губами шепчу себе что-то под нос. Это что-то отзывается болезненным уколом на самом кончике языка. Купола старых глинобитных домов встречаются всё чаще; однотипные, они образуют своеобразный орнамент.

Мы въехали в город. Осталось совсем недолго.

Нужный мне дом находится ближе к окраине – да только вот окраиной это сложно назвать: городок такой маленький, что проехать его насквозь можно за неполные пятнадцать минут. Смотреть тут особо нечего – всё осталось, кажется, таким же, каким было много лет назад, ещё в то время, когда я жила здесь. Зелени почти нет – встречаются только редкие, умирающие фруктовые деревья в маленьких увядающих садах. Я пытаюсь убедить себя, что всё это должно быть тёплым и знакомым, а не мёртвым и вызывающим только лишь леденящее отторжение. Выходит паршиво, и я прекращаю попытки.

Мы выезжаем на полупустынную дорогу, усеянную вдоль сухими деревьями и раскинувшими свои паучьи ветки-лапы кустами. Через какое-то время, вглядываясь в темноту перед нами, я вижу вдали чёрный силуэт дома, маячащий впереди неприступной глыбой. Он ближе, чем мне казалось; уже через несколько минут машина останавливается, мягко примостившись у невысокого забора. Когда муж глушит двигатель и, неспешно обойдя авто, открывает мне дверь, я с минуту не могу решиться шагнуть на землю. Будто высаживаюсь на Луну – можно подумать, это было намного труднее.