На земле Заратуштры - страница 20

Она быстро заполняет всё вокруг, я даже не понимаю, каким образом, – но уже через несколько мгновений и я, и три сестры оказываемся под водой. Почва под ногами размякает – и вместо сухой потрескавшейся земли я уже стою на мягком песчаном дне.

Вода, окружившая нас, оказывается солёной на вкус; у меня щиплет в глазах, но – вот чудо! – я продолжаю дышать как ни в чём не бывало, будто мы всё ещё стоим на суше.

Опустившись на колени, Мальми руками что-то нащупывает в песке и затем поднимает это что-то перед собой. В её руках – маленькая нефритовая шкатулка.

– Посмотри вон туда, – говорит мне Мальми, и я следую за её взглядом, – там был твой дом.

Вдалеке, словно построенный из песка, возвышается мираж до боли знакомого мне дома. Пока я, разглядывая его, угадываю в расплывчатом силуэте дом своего отца, Мальми вкладывает в мои ладони шкатулку и открывает её. Опустив глаза, я вижу в ней браслет из круглых нефритовых бусин.

Море, беспокойное и бурлящее, окутывает меня потоком неугомонных течений и нахлынувших вдруг воспоминаний.

Я смотрю на виднеющийся вдалеке силуэт дома и вдруг вспоминаю: да, там был дом моего отца, и я тоже жила там когда-то. Я перевожу взгляд на трёх сестёр, чьи платья превращались теперь в морскую пену и волны, и я вспоминаю: это же Сув Пари[4], хозяйки и владычицы вод. Я опускаю глаза и смотрю на браслет, покоящийся в нефритовой шкатулке, и вижу на нём до боли знакомый орнамент.

Вихрем цветных пятен проносится передо мной череда воспоминаний, оставленных мною и погребённых под умершим некогда морем; вихрем давно позабытых сцен в голове кружится поток образов и ломает меня изнутри. Я хватаюсь за крупицы памятных дат и слов, и в голове фрагмент за фрагментом, шажок за шажком складываются картинки. Меня больше нет здесь и сейчас.

Я начинаю вспоминать.

Мне снова шесть лет, и у меня разбито колено.

Я падаю и коленом напарываюсь на острый камень, так беспардонно расположившийся на узкой просёлочной дороге. Надо мной смеются, и я слышу этот смех – этот гнусный смех, каким обычно смеются, осознавая абсолютную вседозволенность, – отовсюду.

– Так ей, колдовской дочке, – слышу я прямо над своей головой; толпа мальчишек хохочет, и один из них решается даже пнуть меня, когда я пытаюсь подняться на ноги.

Колено саднит, и, опустив глаза, я вижу, что разбила его в кровь. Красная и тягучая, она смешивается с дорожной пылью и превращается в бурую гущу, которая напоминает мне яблочную пастилу. В итоге, я поднимаюсь на ноги; мне всё ещё очень больно, но я изо всех сил стараюсь не обращать на боль внимания.

– Поделом тебе, поделом, – приговаривает один из мальчишек, строя при этом несусветно забавные рожи. У него густые чёрные волосы, большой неровный нос и несуразно пухлые губы. Он напоминает мне поросший картофель – такой же коричневый и нескладный, кривой, будто выросший в бедной на минералы почве. Этому мальчику кажется, что, когда он кривляется, его лицо становится страшнее и уродливее; я же понимаю, что по-настоящему страшен и уродлив он, когда кривляться перестаёт.

– За что вы так? – спрашиваю я их, а про себя думаю: м-да, сейчас-то не за что – хорошо, что они мысли читать не умеют; хорошо, если они вообще умеют читать.

Я спрашиваю у них об этом, потому что они напрямую виноваты в моём падении. Шла себе, никого не трогая, и мир обнимал меня, как заботливая мать обнимает любимую дочку; шла, наслаждаясь прохладным ветерком и разглядывая зеленеющие деревья, что расположились рядами вдоль дороги. Ещё немного – около пары недель, – и они начнут плодоносить. Я предвкушала сладость вишен и урюков и представляла, как набью себе живот яблоками – сочными красными яблоками – и буду есть их и есть, пока не стану такой большой и круглой, что смогу катиться, словно огромный мячик, по дорогам. А то и вовсе смогу, набрав в лёгкие побольше воздуха, взлететь, словно большущий воздушный шар. Я шла и думала об этом, безмятежная и весёлая; на мне были светло-жёлтые шорты и белая майка, заботливо выстиранные и выглаженные тётей Лилией.