– Мне кажется, – оторвавшись от её синих глаз и задержавшись взглядом на маленьких настенных часах, наконец говорю я, – что я бесплодна.
– Я знаю, – всё так же мягко отвечает Мальми, и я удивлённо смотрю на неё, – ты уже говорила мне о своих догадках.
– Но… когда?
Мальми не отвечает – загадочно смотрит в окно, и рассеянный свет, падающий на её лицо сквозь тонкий тюль, красиво переливается на гладкой молочной коже.
В недоумении смотрю на неё – когда я успела? Я ведь вообще-то считаюсь здоровой по всем показателям, и эта уверенность в собственной болезни закралась ко мне совсем недавно.
Мальми возвращается взглядом ко мне и понимающе кивает:
– Не помнишь, значит. В точности как в тот раз.
Я чувствую, как ускоряется биение моего сердца; мне страшно делиться с ней собственными догадками – но я не могу молчать, я не за молчанием так долго сюда ехала.
– Это же от здешнего климата, да? – прямо спрашиваю я. – Мне говорят, что со мной всё в порядке, но послушай: я в детстве надышалась солью и прочей гадостью, в этом ведь вся причина?
Сморозила глупость. По лицу её вижу – точно, глупость.
– Соль-то она соль, – наконец говорит Мальми, – но с тобой тут дело в другом.
Моё сердце колотится как ненормальное, и мне кажется, что оно вот-вот проломит грудную клетку и упадёт на стол; оно будет извиваться и прыгать, как угорь на сковороде, пока совсем не выдохнется. Затем оно остановится, и я возьму его в руки, и уйду с ним далеко-далеко – в пустыню, и там закопаю его, и больше не буду пытаться побороть это липкое чувство вины, потому что больше ничего не буду чувствовать.
Мальми аккуратно касается моей руки, затем прикладывает ладонь ко лбу.
– Ты перегрелась на солнце, – спокойно говорит она, – идём, приляг ненадолго.
– Я не могу иметь детей, – пытаясь унять собственное сердце, норовящее выскочить в любой момент, говорю я.
Мальми провожает меня в небольшую спальню – по-видимому, в ту, где спит она сама. Она укладывает меня на узкую кровать поверх мягкого махрового покрывала; я ложусь и тут же чувствую, как тяжелеет моя голова.
Цепляясь за последние видимые нити сознания, я слышу тихий голос Мальми:
– Тебе нужно просто захотеть вспомнить.
Когда она договаривает последнее слово, мои веки тяжелеют, и я проваливаюсь в тёмный бездонный сон.
Сквозь густую вязкую темноту я вижу, как впереди, то появляясь, то исчезая, мелькает силуэт каракала; я пытаюсь бежать за ним, но выходит так, что я иду, – и шаги мои медленные, мучительно медленные.
Я кричу ему: «Постой, подожди меня!» Но он хочет играть, он совсем не хочет останавливаться и ждать меня.
Я пытаюсь бежать за ним, и единственное, что я вижу, – как он удаляется от меня, становясь всё меньше и меньше, в конечном итоге и вовсе превращаясь в частичку этой непробудной мёртвой темноты.
Когда я просыпаюсь, я не сразу понимаю, где нахожусь. Потерев глаза, я, приподнявшись на локтях, смотрю в окно. Солнце, похоже, давно село – за окном темно и уже виднеются первые звёзды на синем ночном небе. Я встаю с кровати и наощупь дохожу до двери: нужно отыскать Мальми и поблагодарить её, нужно…
Когда я открываю дверь и делаю шаг вперёд – замираю от неожиданности. Мой носок, мой смешной носок с совершенно невзрослым мультяшным рисунком намокает, и я понимаю, что наступила на воду. Подняв глаза, я вижу перед собой длинный узкий коридор, освещённый огромными люстрами, свисающими с высоких потолков на железных цепях. Белый свет, совершенно магический и будто бы звёздный, падает, переливаясь, на стены зелёно-синего цвета, выполненные из нефрита; я смотрю под ноги и замечаю, что и пол здесь тоже нефритовый, и воды здесь мне по самую щиколотку – повезло ещё, что не наступила полностью.
