Шесть.
Бодлер… неужели мои соотечественники должны остаться без этих стихов? Кто как не я донесёт до страны эти великие строки! «Pour l’enfant, amoureux de cartes et d’estampes»… Как же это можно красиво обыграть… l’enfant… получается что отрок? «У отрока… ночами… чтущего эстампы…». Нет-нет, что-то не так… «У отрока в ночи…» Смотрящего? Учившего? Возможно, глядящего? «У отрока в ночи глядящего эстампы»! Как складно! Нет, стоит поработать над этим. Возможно, чуть позже… но стоит!
Пять.
Как там говорил сынишка? «У вас белая горячка, мама, вы пишете только для самой себя». Да уж, он много понимает! Подросток со скверным характером и ничего более. Отрок. Нужно носить бисквиты с собой или прятать их лучше. Я ведь тоже заслуживаю возможности поесть! Он уже достаточно взрослый чтобы потерпеть. И к тому же, если я умру от истощения, то на какие деньги он будет жить?
Четыре.
А муж? Я так и не ответила на его письмо, пришедшее два дня назад. Нет, безусловно, я хочу с ним встретиться ещё раз. Возможно, стоит и вовсе вернуться с сыном в Россию… В конце-концов, не всё ли равно где влачить в нищете – на Родине или здесь!
Три.
А как там будет поживать мадам Лурье? Нет, мне же интересно, как там будет завтра себя чувствовать её муж!
Два.
Да и в конце концов, я, ни разу не накрасившая губ чтобы только не соответствовать ничьим идеалам, допущу того, что старые торговки на рынке будут обсуждать кто свёл меня в могилу?! Да ни за что! Никогда! Не дождутся!
Один.
Я встала на ноги твёрдо. Утёрла слёзы.
– Нет, наши девочки не плачут,– пробормотала я.– Не пишут. И не ждут вестей. Нет, снова я пущусь рыбачить без невода и без сетей! Какая власть в моём напеве – одна не ведаю о том: я, выношенная во чреве, не материнском, а морском.
К концу строфы голос стал твёрд, а окурок в моих руках был смят в жалкий комочек. Быстрым шагом я направлялась в сторону своего дома. Так скоро я не ходила уже давно. Почти что взлетев по лестнице, я распахнула дверь и метнулась в комнату. На кровати сидел сын. Завернувшись в одеяло, он читал какую-то старую книгу. Он хотел было что-то сказать, но я не обратила на него никакого внимания.
Подбежав к стене, от которой отходил кусок обоев, отодрала его и, найдя в ворохе вещей на полу огрызок карандаша и тут же стала делать заметки для перевода Бодлера.
– Совсем уже с ума сошла?– проворчал сын.
– Помолчи-ка, мальчик! Я занята.
Он застыл с раскрытым ртом, а после медленно выдавил из себя:
– Ты… что это с тобой? Никогда ты так со мной не разговаривала.
– И зря, наверное!
– Да что это с тобой?!– вскричал сын.
– Не сейчас, Мур. Успокойся и… и посчитай от шести до одного. Помогает порой.
Я не могу тратить время. Я должна продолжать. Я Марина Цветаева и по-другому я не могу жить.
