Слушая Ельцина, Кравчук понимал, что российский президент с большой вероятностью будет настаивать на том, чтобы Крым остался в составе России. Да и Харьков с Донбассом были, мягко говоря, под большим вопросом. «Во всяком случае, – размышлял Кравчук, – к Украине, если говорить честно, эти территории никакого отношения не имеют, поскольку это чисто русские территории. А если это так, то зачем нам иметь внутри независимой страны сепаратистов? Рано или поздно русские обязательно вернутся к этому вопросу. Я хорошо знаю природу этого народа. И вот тогда будет проблема а она нам не нужна. Нет, не нужна. Конечно, соотечественники меня не поймут в этом вопросе, особенно националисты, которые представлены во всех сферах власти, но лучше принести жертву сегодня, чем лишиться всей страны в будущем».
Размышление Кравчука прервал Ельцин, сказав:
– Ну, что, Лёня, за что будет первый тост?
Кравчук, хорошо зная потребности Ельцина, тут же открыл бутылку коньяка Hennessy.
– Первый тост, Борис Николаевич, хочу произнести за нашу с вами встречу…
Как хитрый и опытнейший номенклатурщик Кравчук не просто говорил слова, которые были приятны Ельцину, а старался всячески угодить ему, зная, что от него зависят многие решения, связанные с прирастанием Украины российскими территориями. В этом плане Кравчук вполне оправдывал свою кличку «фарбованый лис»[14].
– Вот это правильно! – проговорил Ельцин, выпив одним глотком коньяк.
Кравчук, хорошо зная своего друга, понимал, что в начале разговора, пока Ельцин не «разогрелся», нажимать, давить и требовать от него что-либо бессмысленно, так как это может вызвать обратный эффект.
– Предлагаю выпить за вечную дружбу между Украиной и Россией, – поднимая рюмку в очередной раз, заискивающе проговорил Кравчук.
– Даааа, – утвердительно и протяжно проговорил Ельцин, растягивая гласную «а». Этим он не только подчёркивал своё значение как первого Президента России, но и соглашался с началом радостных событий[15].
После того как они выпили, Кравчук взял на себя смелость и начал тихо, «издалека» говорить о Крыме. Он говорил о том, что все происходящие события на полуострове, связанные с автономией, вызывают раздражение у Киева и что с этим нужно что-то делать, поскольку так продолжаться не может. Ельцину явно не хотелось спорить, а уж тем более ссориться с Кравчуком по этому вопросу. Он прекрасно понимал, что ему сейчас не до Крыма, поскольку ему хватало проблем и в России: дело шло к началу первой Чеченской войны; продолжались важнейшие переговоры об отказе Киева от ядерного оружия; и, наконец, последнее, чем он дорожил больше всего: ему не хотелось портить близкие отношения с Америкой, у которой, как он хорошо знал из достоверных источников, были уже свои планы по этой южной жемчужине.
– Налей-ка ещё по рюмочке, – глядя то на Кравчука, то на бутылку коньяка, проговорил Ельцин.
Кравчук не заставил себя долго ждать: он тут же наполнил рюмки душистым напитком, зная, что с хорошо выпившим Ельциным не только легко разговаривать, но и легко решать любые вопросы.
Выпив залпом содержимое и поставив рюмку на столик, Ельцин махнул рукой и решительно сказал:
– Ладно, Лёня, забирай свой Крым, чёрт с тобой! Я давно хотел отблагодарить тебя за «беловежское сотрудничество», а долг, понимаешь, платежом красен. Ох и хорошо мы тогда Горбачёву насолили, будет знать… хе, хе, хе…
