Читать онлайн Рина Аньярская - Надежда умирает последней

Говорят, что глаза – зеркало души. А вот зеркалом чего являются волосы?

Голову Ленитины де Сентон – дочери небогатого провинциального барона – с детства украшали локоны, упрямо вьющиеся в крутые крупные кольца смолянисто-чёрного цвета. Эти длинные роскошные волосы всегда были предметом гордости как самой девочки, так и её родителей.

Сентоны не отличались ни богатством, ни знатностью. Пятнадцать лет назад глава семьи получил наследство от бездетного дяди, погибшего при осаде Ла-Рошели: титул и крохотное имение Бель Эр, доходов от которого едва хватало, чтобы содержать жену и детей. Из пяти рождённых выжили только двое – Мишель и Элена-Валентина, которую с детства называли Ленитиной. Мадам де Сентон исповедовала протестантство, поэтому о каноническом имени девочки в доме барона очень быстро позабыли. Воспитанием сына и дочери женщина занималась исключительно сама, предпочитая не нанимать гувернёров. Впрочем, делалось это скорее из соображений экономии, чем из гордости.

Когда пришло время подумать о будущем Ленитины, родители решили отправить её на год в пансион урсулинок. Его открыла известная в провинции аббатиса – мать Мадлон[1], настоятельница женского монастыря святой Маргариты при крохотном городке Серсе. Выпускницы пансиона славились кротостью нрава, набожностью и здравомыслием, что очень высоко ценилось у провинциальных женихов. А родной город Сентонов – Ребон[2], расположенный на западной оконечности Франции, был настолько далеко от сияющей столицы, что думать об ином предназначении для юной дворянки не приходилось. К тому же орден урсулинок занимался образованием местных девушек совершенно бесплатно, а воспитанницы находились на полном содержании монастыря. Поэтому за год Бель Эр намеревался скопить денег, чтобы обеспечить дочери приданое.

Шесть месяцев провела Ленитина в пансионе, изучая грамматику, живопись и женские премудрости, которыми церковь разрешала интересоваться юным барышням. Летом по просьбе старшего брата родители забрали её в родной дом на месяц, после чего снова вернули в пансион для продолжения обучения. Но, передавая дочь аббатисе, Антуан де Сентон, барон де Бель Эр неосторожно обмолвился, что Ленитина уже сговорена, и к зиме, когда девушке исполнится семнадцать, он заберёт её из пансиона, чтобы выдать замуж.

Всё бы ничего, только наречённым мадемуазель де Сентон оказался сын известного в городе немецкого банкира, переселившегося из Пфальца во Францию в начале затянувшей войны между католиками и протестантами[3]. Войны, которая в те годы ещё не называлась Тридцатилетней и провозглашалась как Священная – то есть война за веру. А для матери Мадлон принадлежность юноши к германцам означала лишь одно – еретик.

В крохотной келье было темно и душно. Ленитина стояла на коленях перед распятием, но не молилась. Девушка вспоминала семью и Ганца[4] – своего любимого, единственного и ненаглядного Ганца. Прикрыв глаза, мадемуазель де Сентон окунулась в тот загадочный и прекрасный мир грёз, куда было легко перенестись, но оставить который получалось крайне сложно.

Грубо пошитый белый вимпл[5] покрывал кудрявую голову Ленитины, пряча под тканью роскошные чёрные локоны. Бесформенная одежда, похожая на рясу монахини, скрывала в своих многочисленных складках точёную девичью фигурку с давно округлившимися формами.

Личико юной воспитанницы пансиона урсулинок было очаровательным. Правильные мягкие черты вчерашней девочки обещали стать особенно притягательными, когда девица войдёт в сок и станет женой любимого мужчины. Густые тёмные реснички и ровные дуги бровей подчёркивали бледность её аристократических щёк, на которых в этот миг играли отблески одиноко горящей свечи. В таком освещении лицо Ленитины становилось ещё милее, а сама девушка – ещё прелестнее.

На деревянном столе стояла скудная монастырская трапеза, оставшаяся с вечера нетронутой. В келье царила полная тишина.

Нарушая покой ночи, в коридоре послышались тяжёлые гулкие шаги, в замочной скважине противно заскрежетал ключ, и дверь с мерзким скрипом отворилась. На пороге появилась пожилая объёмная аббатиса в тёмной рясе.

Настоятельница происходила из богатой мещанской семьи. Её отдали монастырю семилетней девочкой, поэтому она никогда не знала мирской жизни, прилежно исполняя обязанности новиции[6]. В шестнадцать лет юная душа приняла постриг и стала называться сестрой Мадлон. Как позже призналась на смертном одре её мать, ребёнок был прижит на стороне от проезжего офицера гвардии, поэтому не мог оставаться в доме законного супруга женщины. Явление, собственно, рядовое и ничуть не удивительное для своего времени. Поэтому на происхождение приплода закрывали глаза и… отдавали его в монастырь, чтобы таким образом замолить перед Господом грех.

Строгое урсулинское воспитание и холодная кровь родного отца-вояки наложили отпечаток на характер будущей матери Мадлон. Её пухлое квадратное лицо отличалось жёстким, если не сказать каменным, выражением. И это особенно бросалось в глаза на контрасте с испуганным и вмиг побледневшим юным личиком Ленитины, которая мгновенно отреагировала на отвратительный звук внешнего мира, вырвавший её из мира грёз. В больших тёмно-карих глазах воспитанницы отразился страх.

– Молилась? – сухо спросила настоятельница, пройдя в центр кельи.

Ленитина промолчала.

– Нет?! – догадалась аббатиса, и её пронзительный взгляд впился в лицо девушки. – И о чём же ты, бесстыжая, мечтала пред распятием?

Сентон опустила взгляд, прикрыв глаза ресницами.

Мать Мадлон перевела тяжёлый взор на стол и недовольно повела пухлыми губами.

– Опять не притронулась. С утра маковой росинки во рту не было! Не одной же духовной пищей питаться, – гавкнула аббатиса. – Тебе предстоит дальняя дорога, и я не желаю, чтобы ты доехала трупом!

– Я не хочу в монастырь, – робко произнесла девушка, исподлобья глянув на настоятельницу.

– Элена-Валентина де Сентон! – повысила голос мать Мадлон. – Как смеют твои уста произносить столь богохульные речи!

– Но, матушка… – едва попыталась возразить воспитанница, как резкий жест монахини оборвал её.

– Молчи! Молчи, недостойная!

Аббатиса с грозным видом приблизилась к Ленитине. Девушка отпрянула, издав едва слышный вскрик. Мать Мадлон схватила её за руку, с удовольствием почувствовав, как задрожало от страха юное тело. Мадемуазель де Сентон панически боялась урсулинки…

– Я не хочу… Не хочу…

– Негодная! – прошипела аббатиса, наотмашь ударив девушку по щеке. – На тебя выпал жребий Господень, и ты обязана подчиниться, как смиренная раба!

Едва мать Мадлон выпустила руку воспитанницы, Ленитина отползла в угол, под распятие, словно ища у Христа защиты, и дрожащим голосом произнесла:

– Нет, лучше я умру, чем позволю заживо похоронить себя в этом каменном мешке! Я не хочу. Не хочу!

Аббатиса медленно, но неумолимо приближалась к своей пленнице, и Ленитина прекрасно знала, что ничем хорошим для неё это не закончится. Рука у настоятельницы была тяжёлой. Ещё дважды наградив непокорную воспитанницу пощёчинами, мать Мадлон ровным голосом сказала как отрезала:

– Я и не спрашиваю твоего желания. Ты должна стать Христовой невестой и станешь ею! Я обещала Его Преосвященству новую монахиню с ангельским голосом и кроткой внешностью для хора монастыря святой Женевьевы, а значит так и будет!

Лицо Ленитины запылало. Внезапная вспышка гнева напомнила ей о дворянском достоинстве и врождённом упрямстве, от которого не смогли излечить даже стены пансиона. Сентон упёрлась обеими руками в пол и, с ненавистью глядя на свою мучительницу, прошептала сквозь зубы:

– Ах, вот как! Это пострижение, кому оно нужно: Вам или Богу?

Но настоятельница ничего не ответила. Молча развернувшись, она покинула убогую келью и снова заперла воспитанницу на ключ.

Затворница без сил опустилась на холодные плиты пола. Тело её горело, голова кружилась и гудела, словно колокол, в глазах помутилось.

События последних дней, которые мадемуазель де Сентон провела взаперти, сложились в единую картинку: и приезд епископа Сентонжского[7] месяц назад, и смотр воспитанниц, и нездоровая суета в пансионе… От мыслей, что она ничего не может сделать и никак не сумеет сообщить родным о предстоящей беде, Ленитина лишилась чувств.

Поднимая руку на воспитанницу, мать Мадлон даже не подозревала, насколько тяжёлыми последствиями это обернётся – Ленитина впала в забытьё. Впрочем, пощёчины были лишь одной из причин глубокого обморока девушки, и причиной менее существенной. Непокорный нрав и упорное сопротивление тиранству, которое олицетворяла безжалостная аббатиса, – вот вторая и истинная причина внезапной болезни юной де Сентон. Никогда ранее не сталкиваясь с подобным унижением, Ленитина внутренне бунтовала против происходящего, и в итоге её организм нашёл лучший выход – заболеть.