Между тем в министерстве назревало событие, о котором Москалёв не имел никакого понятия, а тем более о его значении для своего будущего. Практическая деятельность этого учреждения, кроме всего прочего, предполагала координацию работы различного рода межведомственных комиссий, занимавшихся перепиской с другим органами, подготовкой тем для обсуждения с перспективными партнёрами за рубежом, и, в конечном итоге, выезд в командировку и подписание протоколов о сотрудничестве. Мероприятия эти были скорее формальностью, подписываемые бумаги никого ни к чему не обязывали, и если раньше невыполнение приложения к протоколу грозило серьёзными неприятностями, то после начавшихся в стране перемен они стали носить, как стало принято говорить, рамочный характер.
Организацией очередной такой поездки и занимался хорошо знакомый нам Николай Иванович, уже три дня ломавший голову, где бы ему найти экономиста с редким языком, распространённым именно там, где и предстояло провести очередное заседание комиссии. Предстояло не только перевести на этот непонятный язык протокол, но надо было, чтобы ещё и руководитель комиссии, по традиции назначавшийся из высших эшелонов власти, был доволен качеством перевода.
Поделившись с подчинёнными своей головной болью, Клещёв случайно узнал, что в сопутствующем министерстве институте, одно упоминание о котором вызывало у него головную боль, сидит парень, вроде изучавший нечто похожее и занятый теперь бумагомаранием.
Москалёв действительно часто заходил в этот отдел, с сотрудниками которого у него сложились неплохие отношения. Дело было в том, что на каждую работу, направлявшуюся институтом в министерство, требовался отзыв. В свою очередь, вечно озадаченным бесконечными срочными заданиями чиновникам было совершенно некогда читать всю эту писанину и уж тем более – готовить отзывы. Так и было быстро достигнуто компромиссное решение – Москалёв пишет заключения на свои работы сам, а «сводники» их подписывают. Вот в один из таких визитов, вдыхая сигарные дымы в курилке, где говорилось многое из того, чего нельзя было услышать в кабинете, Москалев как-то и обмолвился, что знает редкий восточный язык, который выучил в студенческие годы по своей собственной инициативе. Тогда ему казалось, что в очередной раз ляпнул что-то лишнее, проявив дурацкую инициативу, как и тогда, когда записался на языковый факультатив при университете.
Об этом разговоре и вспомнили чиновники. Через день Москалёв уже стоял перед Клещёвым, который строго допрашивал его, сможет ли тот сделать быстро перевод и, при необходимости, отправиться на три дня в одну из азиатских стран в составе межправительственной комиссии. Перевод показался Москалёву достаточно простым – благо, всё языковое обучение на курсах свелось к чтению газет, изобиловавших политической лексикой. Насчёт устного перевода гарантий он дать не мог – не было практики.
– Ничего, справишься, ты всё знаешь, так что давай, собирайся, – похлопал по плечу Москалева его новый временный шеф. Отступать было некуда. Документы были оформлены мгновенно, самолёт путём простого телефонного звонка, однажды раздавшегося из очень высокого кабинета, был получен от одного из гремевших на всю страну банкиров, позже благополучно «кинувшего» своих вкладчиков и тем весьма гордившегося. Банкир, немного подумав, решил отдать свой запасной самолёт, заявив, что он прекрасно знает, во что превращают салон госчиновники во время таких поездок.
